— Только если будешь стоять смирно. В противном случае я скручу тебе шею.

— Лучше не перечьте, — посоветовала Эдди Гулсби. — Она бывает безумной, когда на неё накатывает.

Миссис Сигсби перестала сопротивляться, возможно, не столько из-за усталости, сколько из-за угрозы удушения. Ропер аккуратно обрезал ей брючину в двух дюймах над раной, обнажив белую кожу, сплетение варикозных вен и что-то больше похожее на ранение от ножа, чем от пули.

— Что ж, голубушка, — с облегчением сказал Ропер, — всё не так уж плохо. Хуже, чем царапина, но ненамного. Вам повезло, мэм. Она уже затягивается.

— Я тяжело ранена! — взревела миссис Сигсби.

— Будешь, если не заткнёшься, — сказал Барабанщик.

Доктор промыл рану дезинфицирующим раствором, наложил повязку и закрепил заколкой-бабочкой. Когда он закончил, казалось, на улицу высыпал уже весь Дюпре, — по крайней мере, все, кто жил в городе. Тем временем Тим взглянул на телефон женщины. Он нажал на боковую кнопку и на экране появилась надпись: УРОВЕНЬ ЗАРЯДА 75 %.

Затем он снова выключил его и протянул Люку.

— Подержи пока у себя.

Когда Люк засунул его в карман с флэшкой, чья-то рука потянула его за штаны. Это был Эванс.

— Тебе стоит быть осторожным, юный Люк. Если, конечно, ты не готов взять на себя ответственность.

— Ответственность за что? — спросила Венди.

— За конец мира, мисс. За конец мира.

— Заткнись, идиот, — сказала миссис Сигсби.

Тим на мгновение задумался. Затем повернулся к доку.

— Не знаю точно, с чем мы тут имеем дело, но знаю, что это что-то экстраординарное. Нам нужно немного времени. Когда появится полиция штата, скажите им, что мы вернёмся через час. Максимум через два. Тогда уж и попытаемся провести нечто похожее на обычную полицейскую процедуру.

Он сомневался, что сможет сдержать это обещание. Он подумал, что его время в Дюпре, штат Южная Каролина, почти подошло к концу, и сожалел об этом.

Он думал, что сможет жить здесь. Возможно, вместе с Венди.

39

Глэдис Хиксон стояла перед Стакхаусом по стойке смирно, расставив ноги и заложив руки за спину. От фальшивой улыбки, которую знал (и ненавидел) каждый ребёнок в Институте не осталось и следа.