Из ванны я выхожу другим человеком: спокойным и расслабленным. Что бы со мной ни случилось, я со всем справлюсь. Жизнь — дерьмо. Я знаю, я в курсе. Я привык, когда на меня обрушивается ливень из проблем и уже даже не чувствую себя загнанным в угол.

Так или иначе, у каждого из нас своя клетка. Просто в моей нет воздуха и света.

Я не спускаюсь к ужину. И не выхожу на завтрак. Отец заходит ко мне в обед. Но я с ним не разговариваю. Отмахиваюсь, указывая на учебник по биологии, и отворачиваюсь, даже не представляя, что вообще я могу сказать папе, после того, как рыдал на его плече с полчаса, как истеричная девчонка.

Что он теперь обо мне думает? Какие действия собирается предпринять?

Ответ не заставляет себя долго ждать. Часам к пяти ко мне в спальню заходил Дол, и я подозрительно прищуриваюсь, потому что меня раздражает, когда она пытается казаться милой и заботливой мамочкой, которой, увы, не является.

— Мэтт, тут кое-кто пришел.

— Кто?

— Спустись и увидишь.

— Я никого не жду.

— Спустись, — повторяет она, кивая, и ее светлые локоны скатываются с плеч, — живо.

Приказной тон? Со мной такие приемы не срабатывают. И, все же, что-то заставляет меня поднять зад и последовать за ней. Возможно, совесть, которая когда-то смотрела на меня в отражении. Или, возможно, мне просто надоело целый день валяться в постели и с маниакальной сосредоточенностью раз за разом обдумывать план действий.

Дол проводит меня в гостиную.

На диване сидит отец, рядом с ним сидит неизвестный мужчина: он толстый или нет, жирный, как кусок сала. Еще и потный кусок сала с мокрой спиной и блестящими щеками английского бульдога. У незнакомца почти нет волос. Лысина сверкает в ярком свете. И к этой лысине, словно пиявки, прилипли черные пласты кудрей. Когда-то он этими кудрями покорял девчонок. Сто процентов. Хотя, о чем это я? Разумеется, нет.

— Мэтт, — папа нервно вскакивает на ноги и потирает ладонями колени, — я хотел тебя познакомить с мистером Рокетсоном. Слышишь? Подходи ближе.

Свожу брови. Что за чертовщина происходит? Я останавливаюсь и сплетаю на груди руки. Если он думает, что я просто так выполню то, о чем он меня просит — он ошибается.

— Что за мистер Рокетсон?

— Приятно увидеть тебя воочию, Мэттью! — Толстый мужчина, от которого несет так сильно, что глаза слезятся, подпрыгивает ко мне и протягивает пухлую ладонь. — Очень!

Я не пожимаю руку.

— Кто вы?

— Это психиатр, Труман Рокетсон, — важным голосом поясняет Долорес, а я гляжу на нее через плечо и чувствую, как мое лицо возгорается. Руки падают сами собой. Я пялюсь на женщину и действительно верю, что она проговорила нечто на иврите.