Пусть и мокрые от дождя, волосы на загривке Агнес встали дыбом. И не влажная и холодная одежда вызвала мурашки, побежавшие по коже.

Когда Агнес попыталась спросить, как, язык и губы отказались ей подчиниться, она вдруг напрочь лишилась дара речи.

В отчаянном усилии взять себя в руки Агнес оглядела пустынное кладбище, скорбящие деревья, массивные монументы, расплывающиеся в стекающей по ветровому стеклу воде. И каждая искажённая форма, каждый мазок цвета, каждое световое пятно в царстве теней изо всех сил сопротивлялись её попыткам связать их с миром, который она знала, словно по мановению волшебной палочки она перенеслась в страну грёз.

Она включила «дворники». Раз за разом в арке очищенного от воды стекла возникало то самое кладбище, которое она многократно видела, и всё-таки у неё не было уверенности, что она вернулась в знакомый ей мир. Потому что Барти, оставшись сухим после пробежки под дождём, разительно его переменил.

— Это всего лишь… старый фокус, — услышала она свой голос, доносящийся издалека. — Не мог же ты пройти между каплями?

Весёлый смех Барти зазвенел серебряными колокольчиками, дождь нисколько не испортил его рождественского настроения.

— Не между, мамик. Такое невозможно. Просто я бежал там, где дождя не было.

Она не решалась вновь взглянуть на него.

Но он по-прежнему оставался её сыном. Её мальчиком. Бартоломью. Барти. Её сладеньким. Её кровинушкой.

Но в нём было заложено гораздо больше, чем она даже могла себе представить, гораздо больше, чем в любом вундеркинде.

— Как, Барти? Святой боже, как?

— Так ты не чувствуешь?

Он склонил голову набок. Вопросительно посмотрел на неё. Глазами, прекрасными и завораживающими, словно его душа.

— Чувствую что? — переспросила она.

— Как все устроено. Неужели ты не чувствуешь… как все устроено?

— Устроено? Я не понимаю, о чём ты.