Сексуальные воспоминания о вечере с Серафимой возбудили Младшего. К сожалению, рядом находилась только «Индустриальная женщина», а до того, чтобы совокупляться с металлом, он ещё не дошёл.

На Рождество Младшего пригласили на сатанинскую вечеринку, но идти туда он не собирался. Устраивали её не настоящие сатанисты, это как раз было бы интересно, а молодые художники, сплошь атеисты, обожающие чёрный юмор.

Но теперь всё-таки решил пойти, его увлекла перспектива встретить там женщину, более приятную на ощупь, чем скульптура Бэрола Пориферана.

Уже уходя, он сунул в карман пиджака буклет выставки «Этот знаменательный день». Хотелось послушать, что скажут молодые художники при виде лубочных картинок Целестины. Кроме того, Академия художественного колледжа считалась на Западном побережье ведущей, так что на вечеринке он мог встретить людей, которые лично знали Целестину и могли сообщить ему какие-нибудь важные подробности её жизни.

* * *

Вечеринка ревела в просторном зале на третьем (и последнем) этаже реконструированного промышленного здания. Теперь в нём жила и работала группа художников, которые верили, что искусство, секс и политика — три составных части революции насилия.

Мощные динамики обрушивали на собравшихся музыку «Доре», «Джефферсон Эрплейн», «Мамас и папас», «Строуберри аларм клок», «Кантри Джо и фиш», «Лавинг спунфил», «Донован» (к сожалению), «Роллинг стоунз» (что раздражало) и «Битлз» (а вот это повергало в ярость). Мегатонны музыки отражались от кирпичных стен, металлические рамы вибрировали в такт барабанам, создавали ощущение обречённости, предрекали скорый Армагеддон, но обещали, что всё пройдёт очень даже весело.

Красное и белое вина показались Младшему дешёвкой, поэтому он отдал предпочтение мексиканскому пиву и едва не за-торчал, надышавшись дымом от сигарет с марихуаной, которого хватило бы для того, чтобы закоптить не один десяток тонн свинины. Среди двухсот или трёхсот участников вечеринки некоторые отдавали предпочтение ЛСД, другие героину, третьи ловили кайф от кокаина, но Младший не поддался ни одному из этих искушений. Самоконтроль и самосовершенствование играли в его жизни наиважнейшие роли. Саморазрушения он не признавал ни в каком виде.

Кроме того, он подметил, что многие наркоманы, словив кайф, становились больно уж говорливы, стремились рассказать о себе все, искали душевного успокоения через исповедь. Младший такого позволить себе не мог. Вызванные наркотиками откровения для него могли закончиться электрическим стулом или инъекцией яда, в зависимости от года и штата, где ему вдруг захотелось бы поплакаться у кого-либо на груди, поделиться сокровенным.