Не имея возможности судить о сонливости Барти по его глазам, Агнес рассчитывала на то, что он сам ей скажет, когда заканчивать чтение. И по его просьбе закрыла книгу, прочитав сорок семь страниц, две первых главы.

Наклонилась к Барти, поцеловала, пожелав спокойной ночи.

— Мамик, если я тебя кое о чём попрошу, ты это сделаешь?

— Конечно, сладенький. Разве я когда-либо что-то не делала?

Он откинул одеяло и сел, прислонившись спиной к подушкам и изголовью.

— Тебе будет трудно сделать то, о чём я тебя сейчас попрошу, но это действительно важно.

Сидя на краешке кровати, взяв его за руку, она смотрела на маленький бантик-рот, прежде чем перевела взгляд на чёрные повязки, закрывающие глаза.

— Скажи мне.

— Не грусти. Хорошо?

Агнес надеялась, что и в больнице, и в реабилитационной клинике, и по пути домой, и дома ей удавалось скрыть от сына глубину своего горя. Но и здесь, как и во многом другом, мальчик продемонстрировал проницательность и зрелость, недостижимые для детей его возраста. Теперь она чувствовала, что подвела его, и от этой неудачи болели и сердце, и душа.

— Ты ведь Леди-Пирожница.

— Когда-то была ею.

— Оставайся и дальше. И Леди-Пирожница… она никогда не грустит.

— Иногда такое случается даже и с ней.

— После встречи с тобой у людей всегда поднимается настроение, как после встречи с Санта-Клаусом.

Она сжала ему ручонку, но промолчала.

— Я это чувствую, даже когда ты мне читаешь. Грусть. Она изменяет историю, последняя становится не такой интересной, потому что я не могу притворяться, будто не слышу, какая ты грустная.

— Извини, сладенький. — Слова давались ей с большим трудом, голос до неузнаваемости исказила душевная боль, даже ей самой показалось, что говорит не она, а другой человек.

Следующий вопрос Барти задал после долгой паузы.

— Мамик, ты всегда мне верила, не так ли?