Защищаясь, я швырнула в зеркало пригоршню воды, и карие глаза будто смыло со стекла. Лампы отражались в кафеле, по телу моему текли густые, теплые струйки гноя, а кожа уже перестала гореть. Старуха помогла мне раздеться. Я щелкала зубами от отвращения к самой себе, что-то бормотала, кажется, извинялась.

— Наверное, вам противно? — спрашивала я.

— Ничего особенного! Гадость средней тяжести, — отвечала старуха. — Поверь уж, бывает гораздо хуже!

Она осторожно омывала меня. Губка в ее нежной руке казалось прохладной и приятно пенилась белыми пузырьками. Вода вокруг меня немного окрасилась розовым.

— Звонили с полигона? — спросила я. Старуха кивнула.

Но ничего объяснить я уже не могла. Тело мое рвануло, будто в животе взорвалась маленькая ледяная бомба. Мочалка выпала из руки старухи и плюхнулась в воду. Кажется, я кричала от боли и заглядывала в лицо Герды Максимовны. Потом я увидела собственное тело: оно растворялось в воде, оно было уже совершенно прозрачным, плясал только белый изгибающийся контур в розовой мыльной пене. Я вцепилась в край ванны — я не могла даже крикнуть!

IX

IX

Три отдельных сознания, три разноцветные струйки, растягивающие меня в разные стороны, вращающиеся черные воронки… Когда они сольются — белая, черная и голубая, — произойдет взрыв… Чувства мои были сметены летящим хаосом мрака… Где руки, где ноги, не понять. Когда ты теряешь тело, чувства начинают врать, как стрелки на приборах в магнитную бурю. Я была в нигде, и я была никто… Три сознания обнимали мою голову и наполняли память фрагментами…

…Постепенно из фрагментов складывались довольно ясные последовательные картины: от того момента, когда я, лежа у себя дома в постели, протянула руку и погасила ночник, чтобы в следующий момент неожиданно для себя оказаться в самолете на высоте шести тысяч метров, протянулась дорожка, и пространство между этими двумя событиями стало заполняться.

Я отчетливо вспомнила, как на следующий день пришла в школу. А после седьмого урока Александр Евгеньевич попросил меня задержаться. Стараясь скрыть бешеное сердцебиение, я осталась сидеть за партой. Это был класс географии. Александр Евгеньевич запер изнутри дверь, и сунул ключ в карман пиджака. Он опустился за свой учительский стол. Я сжалась на первой парте. Он смотрел на меня. У него были мягкие карие глаза. Так мы сидели, наверное, минут двадцать, молча. Потом он поднялся, немного походил по пустому классу и, открыв шкаф для учебных пособий, вынул оттуда небольшой старенький глобус.

— Помнишь его? — спросил он и покрутил глобус.