в этот коридор, где он осторожно ступал по ковровой дорожке с изломанными темно-синими джунглями. Остановился у огнетушителя, поднял наконечник шланга с пола и положил на отведенное ему место, а потом несколько раз пристукнул по нему пальцем, хотя сердечко все же билось учащенно, и прошептал:
– Ну давай, ударь меня. Ударь меня, дешевый хмырь. Ты ведь на это не способен, верно? Что? Не слышу? Не способен, потому что ты – всего лишь дешевый пожарный шланг. Только и можешь, что валяться здесь. Ну давай же, давай!
Он ощущал собственную браваду как легкое помешательство. Но ничего не произошло. В конце концов, это действительно был всего лишь шланг, кусок брезента с медной насадкой, который можно порвать на части и не услышать ни одного жалобного стона, не почувствовать никакого сопротивления, не увидеть, как он истекает на ковер какой-нибудь зеленой жижей вместо крови, хотя его и называли кишкой. Всего-навсего пожарной кишкой. А не мудрой башкой. Не бриллиантов мешком. Не змеиным брюшком… И вообще он торопился, очень торопился, потому что
(«я опаздываю, я так опаздываю», – сказал Белый Кролик).
белый кролик. Да. Теперь кролик в живой изгороди перед игровой площадкой, который был прежде зеленым, стал совершенно белым, как будто его каждую ветреную снежную ночь кто-то пугал до смерти, заставив преждевременно состариться и поседеть…
Дэнни достал ключ из кармана и сунул его в замочную скважину.
– Лу, Лу…
(
Он еще раз дотронулся до ключа, ощупав его пальцами. В голове воцарилась звонкая болезненная пустота. Он повернул ключ, и замок открылся плавно и бесшумно.
(
(
(
(
Дэнни толкнул дверь. Она распахнулась без малейшего скрипа. Он стоял на пороге комнаты, представлявшей собой комбинацию гостиной и спальни. Хотя снег пока не добрался так высоко – самые высокие наносы оканчивались на фут ниже окон третьего этажа, – в номере было темно, потому что папа две недели назад закрыл ставни вдоль всей западной стены.