Дэнни завизжал. Но с его губ не сорвалось ни звука; вращаясь внутри, крик упал куда-то в глубину его существа, словно камень в глубокий колодец. Он по инерции сделал еще шаг вперед, услышав, как каблук стукнул по шестиугольным плиткам, и в этот момент его мочевой пузырь не выдержал и опорожнился.
Женщина начала подниматься.
Все еще усмехаясь и не сводя с него своих окаменевших глаз, она стала садиться в ванне. Ее мертвые ладони извлекли из белого фаянса скрежещущие звуки. Ее груди болтались, как две старые, потрескавшиеся боксерские груши. С хрустом лопнул тонкий слой льда. Женщина не дышала. Это был труп. Ее жизнь оборвалась много лет назад.
Дэнни повернулся и побежал. Он бросился вон из ванной с выпученными глазами, от страха готовыми вывалиться из глазниц, и вставшими дыбом волосами, похожими, должно быть, на колючки жертвенного ежика, которым собирались сыграть
(в крокет? или в роке?)
вместо шара, с открытым в безмолвном вопле ртом. Он со всего маху врезался в дверь номера 217, которая почему-то оказалась закрытой. И принялся барабанить в нее, совершенно забыв, что она не заперта и, чтобы выбраться в коридор, достаточно лишь повернуть ручку. Он издавал оглушавшие его самого крики, которых, однако, не смог бы услышать ни один другой человек. Он продолжал отчаянно стучать в дверь, а сзади отчетливо звучали шаги мертвой женщины, шедшей за ним следом со вспученным животом, сухими волосами и вытянутыми вперед руками, – это было нечто, пролежавшее в той ванне очень долго, но магическим образом забальзамированное.
Дверь не открывалась, не открывалась, не открывалась.
И тут он внезапно услышал слова Дика Холлорана, настолько успокаивающие, что голосовые связки Дэнни моментально снова ожили, и он издал слабый стон – но не от страха и отчаяния, а от столь желанного сейчас облегчения.