Он сгорбился на складном стуле, все еще держа перед собой кипу счетов, но его глаза уже не различали написанного. Взгляд расфокусировался. Веки отяжелели и стали смыкаться. Его мысли исподволь переключились с «Оверлука» на собственного отца, работавшего санитаром в общественной больнице в Берлине, штат Нью-Гэмпшир. Настоящий здоровяк. А вернее – толстяк ростом шесть футов два дюйма, то есть даже выше Джека, который вымахал до шести футов ровно, – хотя старика к тому времени уже не было на свете. «Самый мелкий в моем выводке», – любил говаривать он, после чего отпускал Джеку ласковую затрещину и начинал смеяться. У него было двое старших сыновей, причем оба переросли отца, а сестренка Бекки, хотя в итоге и уступила Джеку два дюйма, все равно оставалась выше его почти все их совместное детство.
Его отношения с отцом можно было сравнить с развитием цветка, обещавшего превратиться в очень красивое растение, но, распустившись, открывшего червоточину. До семи лет Джек любил этого высоченного толстопузого мужлана, любил сильно и вопреки всему – тумакам, шишкам, а порой и синякам под глазами.
Он помнил теплые летние вечера, когда дома царил покой. Его старший брат Бретт гулял со своей подружкой, средний брат Майк сидел за учебниками, Бекки вместе с матерью смотрела что-то по старому телевизору. А он сам устраивался в прихожей, одетый только в ночную пижаму, и делал вид, что играет в машинки, хотя на самом деле дожидался момента, когда тишину взорвет оглушительный грохот входной двери и раздастся приветственный рев отца, увидевшего, что Джеки ждал его. Тогда и он сам взвизгнет радостно в ответ, а этот огромный мужчина войдет в прихожую, и под его очень короткими волосами в свете лампы проступит розовый скальп. В том освещении, в своем белом больничном одеянии, с вечно вылезавшей из-за пояса (часто забрызганной кровью) рубахой и брючинами, гармошкой морщившимися над парой черных ботинок, отец всегда немного походил на мягкое, слегка колышущееся необъятное привидение.
Отец сгребал Джека в охапку, и тот летел вверх, причем с такой скоростью, что ему казалось, словно он чувствует давление воздуха на голову, подобное тяжелой свинцовой шапке. Все выше и выше, и оба кричали при этом: «Лифт! Лифт!» Отец подбрасывал его снова и снова, и если бывал сильно пьян, случалось, не успевал вовремя подставить неуклюжие руки, и Джек, как человек-снаряд, перелетал через его плоскую макушку, чтобы больно удариться об пол прихожей за папочкиной спиной. Но чаще все-таки его кидали и вращали, как смеющуюся тряпичную куклу, в облаке пропитанного пивными парами отцовского дыхания, а потом благополучно ставили на пол, где им овладевала безудержная икота от смеси страха и удовольствия.