Он опустошил еще два воображаемых мартини и снова швырнул пустые бокалы за спину. Причем ему показалось, что он слышит, как они разлетаются вдребезги, ударившись в пол. И он, черт побери, действительно начал ловить кайф. Пусть всего лишь от экседрина.

– Стало быть, ты взбираешься наверх, – возобновил он рассказ. – И как же ты рад оказаться там! Бог ты мой, что за чувство! Твоя платформа – самая большая и красивая во всем парадном строю, а вдоль улицы толпами выстраиваются люди, которые аплодируют, выкрикивают приветствия, машут руками, и все это персонально для тебя. Не считая тех пьянчуг, которые валяются, отрубившись, в своей грязной яме. Это, конечно, твои бывшие друзья, но все уже осталось в прошлом.

Он поднес пустой кулак ко рту и проглотил еще одну «порцию» – с четырьмя покончено, шестнадцать в запасе. Пока все шло отлично. Он слегка покачнулся на стуле. Пусть их смотрят, если нравится. Можете даже сделать фото, ребята. Дольше будете меня помнить.

– Но потом ты начинаешь кое-что замечать, старина Ллойди. То, чего не видно со дна канавы. Например, что пол платформы сколочен из простых сосновых досок, причем таких свежих, что из них еще сочится смола, а если снять носки, непременно засадишь себе в пятку занозу. Да и присесть там не на что. Только длинные жесткие скамейки без единой подушки, чтобы подложить под задницу. И вообще скамьи-то церковные, и через каждые пять футов разложены псалтыри. А почти все места на скамьях заняты плоскогрудыми нахохленными старыми птичками в платьях до пола, с маленькими личиками, торчащими поверх воротников, с волосами, стянутыми сзади в пучки так туго, что кажется, вот-вот заорут от боли. Лица все плоские, бледные, но восторженные, и они хором поют: «Соберемся у реки-и-и, у прекрасной у ре- ки-и-и…» А выше всех сидит за органом блондинистая сучка, наяривает по клавишам и заставляет их петь все громче и громче. Кто-то сует тебе в руки такой же молитвенник и внушает: «Пой с нами, брат. Если хочешь удержаться на этой высокой платформе, ты должен петь утром, днем и вечером. Особенно вечером». Вот когда ты начинаешь понимать, Ллойд, что такое на самом деле эта платформа. Церковь с решетками на окнах, вот что. Храм для женщин, но тюрьма для тебя.

Он замолк. Ллойд ушел. Хуже того – никакого Ллойда здесь и не было. Не было никаких напитков. Только люди в кабинках, люди, пришедшие с карнавала, – он почти мог слышать их сдавленные смешки, когда они прикрывали рты ладонями и тыкали в него пальцами, а в их глазах блестели злобные отсветы лампочек.