Перед Джеком появился полный бокал.

– Muchas gracias[21], Ллойд, – сказал он, поднимая его.

– Всегда рад быть полезен вам, мистер Торранс, – улыбнулся в ответ Ллойд.

– Ты самый лучший.

– Спасибо, сэр.

На этот раз он пил медленно, растягивая удовольствие, и проглотил на счастье несколько арахисовых орешков.

Но все равно бокал опустел слишком быстро. Он заказал еще. «Мистер президент, я вступил в контакт с марсианами и счастлив доложить, что они дружески расположены к нам». Пока Ллойд снова наполнял его бокал, он принялся выискивать по карманам четвертаки для музыкального автомата. Еще раз подумал о Дэнни, но теперь лицо сына казалось приятно расплывчатым и неразличимым. Да, однажды он причинил Дэнни боль, однако это было до того, как он научился держать себя в руках. А те дни безвозвратно ушли в прошлое. Он никогда больше не поднимет на Дэнни руку. Ни за что на свете.

Глава 44 Светские беседы

Глава 44

Светские беседы

Он танцевал с красивой женщиной.

Он понятия не имел, который час, как долго он просидел в «Колорадо-холле» или сколько уже развлекался в бальном зале. Время утратило для него значение.

У него сохранились смутные воспоминания: он слушал, как мужчина, который когда-то был популярным комиком на радио, а потом звездой эстрады на юном еще в ту пору телевидении, очень долго и смешно рассказывал анекдот о кровосмешении у сиамских близнецов; на его глазах дама в полупрозрачных шароварах и лифе с горным хрусталем исполнила медленный и замысловатый стриптиз под грохот музыкального автомата (впрочем, оказалось, что это мелодия Дэвида Роуза из фильма «Стриптизерша»); вместе с еще двумя мужчинами он пересек вестибюль, причем оба его новых товарища были одеты по моде, предшествовавшей двадцатым годам, но это не помешало всем троим весело распевать о заплатке на трусиках Рози О’Грейди. Кажется, еще он помнил, как выглянул через двустворчатые двери наружу и увидел ряды японских фонариков, развешанных изящной дугой вдоль изгиба подъездной дорожки, – они сияли мягкими пастельными тонами, как неброские драгоценные камни. Лампочка в стеклянной сфере над входом тоже была включена. Вокруг нее порхали десятки ночных насекомых, и какая-то протестующая часть его существа, еще сохранившая, видимо, последние проблески трезвости, пыталась сказать ему, что уже шесть утра и на дворе декабрь. Но нет. Время отменили.

(Против безумия протесты на дно ложатся / слой за слоем…)

Чья это строка? Какого-то поэта, которого он читал студентом? Или студента, обещавшего стать большим поэтом, а теперь торгующего стиральными машинами в Восо, штат Висконсин, или работающего страховым агентом в Индианаполисе? А может, это его собственное сочинение? Впрочем, какая теперь разница?