В бараке наступает молчание, но это правильное молчание. Оно необходимо.

– А что же будет с тобой, Тирни? – спрашивает Герти, и ее подбородок дрожит. – Ведь теперь ты не можешь вернуться… после того, что произошло…

– Ты права. Я не могу вернуться в округ, чтобы стать женой, но я в силах рассказать правду. Я хочу посмотреть им в глаза и сказать, что в действительности представляет собой год благодати. – Мне стоит огромного труда не сорваться прямо сейчас, но я должна оставаться сильной. Достаточно одного – единственного проявления слабости, одной – един – ственной щели в броне – и я полностью утрачу самообладание и бессильно рухну на пол. Я позволю себе горевать только тогда, когда они поднесут спичку к моему костру. Но до тех пор я буду держаться.

Никто не произносит ни слова, но я вижу, что они боятся, как бы не наказали и их – как соучастниц. И я никого не виню.

– Я не прошу вас поддерживать меня. Когда мы дойдем до ворот округа, я хочу, чтобы вы отошли подальше, сделали вид, будто я вам не знакома, тогда я скажу свое слово. Я должна это сделать – это мой долг перед каждой девушкой, погибшей в год благодати. И перед самой собой.

* * *

Последние вечер и ночь мы посвящаем тому, что должны были сделать еще в самом начале.

Моем нужник, приводим в порядок кладовую и поляну, а затем решаем расставить койки в один большой круг. Меня это трогает – я думаю о том, что Райкер рассказывал об узурпаторше, о том, как женщины предместий встречаются с ней в лесу, как берутся за руки и встают в круг. Мужчинам легко смеяться над такими вещами, над тем, что они называют глупыми поступками женщин, но, если бы они и вправду считали все это глупым, то не прилагали бы такие усилия, чтобы поймать узурпаторшу. Надеюсь, им не удалось ее изловить – надеюсь, она все еще на свободе.

Кто-то дергает меня за плащ, и я вздрагиваю.

– Я просто хочу зашить его, – шепчет Марта.

Сделав глубокий вдох, я снимаю плащ и кладу его ей на руки так бережно, словно это не шерсть, а золото. Для меня он дороже золота, потому что много раз спасал мою жизнь.

– Спасибо, – говорю я, сжав руку Марты. Я благодарна ей за то, что она хочет зашить его – мне хочется, чтобы Джун увидела, что ее дар не пропал.

Обойдя поляну и осмотрев все, я вижу, что девушки собрали и сколотили вместе достаточно деревяшек, чтобы закрыть ими колодец. И для верности выжгли на получившейся крышке надпись: ЯД.

Единственное, что омрачает картину – это древо наказаний. И сорок семь лет ненависти и насилия на его ветвях.

– Может быть, мы могли бы снять все это с ветвей, – говорит Джессика. – И похоронить…