— Нет, мой фюрер. А что-нибудь случилось?

— Командующий моей авиацией обязан знать давление атмосферы, — наставительно сказал Гитлер.

— Ты прав, — согласился Геринг.

— А я смотрел с утра, потому что очень тонко чувствую перемены давления. Сегодня семьсот тридцать восемь миллиметров! Практически никакого давления. Я чувствую себя угнетенным и потерял аппетит. Нет, я не хочу сказать, что вы должны разделять мои тревоги и боль, — одному это дано, а другому — нет. Но самое близкое существо должно уметь разделить именно боль — на радость найдется миллион желающих, не так ли, фрейлейн?

Гитлер обращался к Альбине. Он вытер рот салфеткой и отбросил объеденный початок на тарелку.

— Да, господин Гитлер, — сказала Альбина, глядя на фюрера, и тот, первым метнувшись зрачками в ее сторону, отвел взгляд.

Русская пленница заинтересовала фюрера — каждый из присутствовавших здесь друзей и слуг Гитлера старался понять, насколько важна эта информация, может ли внимание перейти в действие, а если так, то к чему это может привести. Люди старались не переглядываться, ибо фюрер мог перехватить взгляд — это уже бывало раньше и ни к чему хорошему не приводило. Фюрер был всегда осторожен с соратниками, с близкими — тем более, но ни один из них после смерти Рэма и Штрассера не дал основания заподозрить его в измене. И так как взоры фюрера были обращены вовне империи, то остальному окружению отводилась роль соратников, хоть и подозреваемых в возможной, потенциальной неверности, но пока нужных и полезных.

Тем временем сменили приборы и стали разносить рыбу и вареный картофель.

И в этот момент самого старого и мудрого человека за столом посетила невероятная — хотя разве на свете бывает невероятное? — догадка. Он понял, кого увидел Гитлер в Альбине. Она была тенью Гели Раубал. Именно тенью. Все было схоже — и цвет волос, и форма носа, и полные губы, и громадные голубые глаза, но если Гели буквально сверкала молодостью, здоровьем — от нее будто пахло мускусом, чтобы привлекать самцов, — то Альбина была Гели, у которой отняли свежесть, молодость, звериное страстное начало, но вместо этого боги наградили ее завершенной деликатностью и изяществом облика, будто Гели прошла через какие-то невероятные испытания, как сквозь сказочную купель, и от нее остался прекрасный, правда, увядающий дух красоты.

Канарис на мгновение зажмурился, чтобы изгнать видение Гели, которую неоднократно видел и отлично помнил, хотя не был с ней достаточно знаком, не относясь к друзьям дома фюрера, однако интересовался ею и до конца не был уверен, что Гели умерла своей смертью, а не была застрелена фюрером в припадке гнева.