В школе Лешка, надо отдать ему должное, учился почти на одни пятерки. Правда, было и такое: в дневнике появилась запись, что классная руководительница приглашает родителей в школу, — уж очень непоседливым был мальчуган. Сын никогда ничего от отца не скрывал — с самого начала повелось у них говорить друг другу правду, какой бы неприятной она ни была.

Когда Алексей уже вступил в комсомол и заканчивал девятый класс, умер отец. Возвратился как–то вечером с работы бледный, расслабленно и устало опустился на жалобно заскрипевшую табуретку, расстегнул крючки у ворота кителя, скорее выдохнул, чем сказал:

— Плохо мне что–то, Леша, принеси водички, сынок.

Бабки дома не было — ушла к соседке. Когда он прибежал из кухни с железным ковшиком воды — к этому времени уже провели и газ, и водопровод — и, открыв кран, долго ждал, чтобы струя стала ледяной и звонкой, отец сидел свесив голову на грудь, вытянув ноги и опустив почти до пола застывшие руки.

Мальчишка оцепенел от ужаса. Затем бросился к отцу, тряс его за плечи, повторял, стуча зубами:

— Папа, папочка, ну, что с тобой, папа?!

А когда понял, что произошло непоправимое, дико, в исступлении, закричал и свалился на пол.

Леша остался с бабкой, которая, казалось, словно навсегда засохла в каком–то однозначном состоянии, как вяленая рыба, и, несмотря на летящие годы, не менялась, лишь стала молчаливой и одевалась в черное.

Так и жили. Алексей поступил в мореходку и переехал в училище. По субботам и воскресеньям он приходил к бабке, и они, приодевшись, шли на дальнее кладбище, где была могила родителей.

Бабка скончалась, как рассказывали, тихо и незаметно, когда Алексей, после третьего курса, проходил в море практику. Соседи обмыли и похоронили старушку. В домике на Нагорной прочно поселилась тишина, молодой курсант теперь редко сюда наведывался.

Наконец настала последняя, преддипломная практика, через полгода Бахусов должен был распрощаться с училищем и пойти в море, как отец. Да, многим он был обязан ему. Правда, осознать и оценить это полностью смог лишь позже, и, когда он вспоминал об отце, в душе появлялась острая, щемящая боль и грызло чувство неосознанной вины за те огорчения, которые, как ему казалось, он причинял отцу при жизни…

***

***

Сумико снова принесла им по чашечке свежего, горячего чая. Токуда ни разу не перебил рассказ моряка, слушал внимательно, изредка в знак согласия покачивал головой или на какое–то время задумывался. Его жена сидела в стороне, положив локти на столик, подперев ладонями щеки, и затуманенными глазами смотрела на Бахусова, время от времени смахивая набегавшие слезы. Первым молчание нарушил Токуда.