36
36
Все это дело с Серджо. Оно просто слишком затянулось.
Не то чтобы раньше восстаний не было. В году 31-м, так ведь? А потом опять, в 68-м? Не говоря уже о сотнях мелких вспышек неповиновения за все эти годы. Разве не так, что проблема всегда заключалась в конкретном человеке, одиноком бунтаре, который просто не смог понять
Но вот этот Серджо, с ним что-то не так, как с прочими. Стоя у окна в основании Купола, глядя на грязное пятно плоскоземья и бесцветные предзимние поля, Председатель Хорос Гилдер задумался. Для начала, методы этого Серджо были иными. И не только количественно, но и качественно. Люди сами себя взрывали! Динамитные шашки, примотанные к груди, бомбы из труб, набитые осколками стекла и сломанными шурупами, и у них всегда хватало воли взорвать себя и окружающих, превратиться в кровавые брызги! Это даже не безумие, это полноценный психоз, это значит лишь то, что этот Серджо, кто бы он ни был, обладает сильнейшей психологической властью над своими последователями, больше, чем те, что были до него. У жителей плоскоземья есть безопасность, есть еда, чтобы наполнить желудки, по ночам они спят в постели, не страшась Зараженных. Им позволено жить, другими словами, и вот их благодарность? Неужели они не видят, что все, что он делает, он делает ради них? Что он построил для человечества дом так, чтобы, вопреки текущему ходу истории, оно могло не исчезнуть?
Правда, есть определенная… доля несправедливости. В том, что ресурсы распределяются не поровну, что управляющие отделены от трудящихся, имущие от неимущих, мы от них. Что все основано на неприятной способности человека не делиться тем, что он имеет, на проверенных временем способах – ледяном душе, бесконечных очередях, излишнем использовании имен собственных, динамиках, из которых непрестанным потоком льется чушь, и так далее. Чтобы добиться полного общественного повиновения. «Один народ! Один Хоумленд! Один Председатель!» От этих слов он каждый раз вздрагивал, но определенная доза демагогии на государственном уровне всегда была. На самом деле ничего нового, другими словами, все это оправдано нынешними условиями. Но иногда, как сейчас, в это холодное утро в Айове, когда первый в сезоне холодный фронт ударил по ним ледяным холодом, будто поезд без тормозов, у Гилдера с трудом получалось сохранять прежний энтузиазм.
Множество его кабинетов, также служивших ему и жилищем, за двести лет истории этого места служили резиденцией губернатора Айовы, историческим музеем штата и хранилищем. Последним их обитателем в прежнем мире был ректор Университета Среднего Запада, человек по имени Август Фрай (судя по табличке на двери). Несомненно, он многие часы проводил, глядя через эти великолепные окна на согревающий сердце вид радостных провинциальных студентов, бешено флиртующих друг с другом по дороге на учебу по тщательно постриженным под его руководством газонам. Когда Гилдер занял эти помещения, он с удивлением обнаружил, что ректор Август Фрай украсил все в морском стиле: корабли в бутылках, карты с морскими змеями, в старинном стиле, огромные картины маслом, на которых были изображены маяки, заливы. Якорь, в конце концов. Совершенно непонятный выбор, учитывая, что Университет Среднего Запада («Беркэты», вперед!) находился посреди континента, наверное, дальше всего от моря, чем где-либо еще в мире. Прошла почти сотня лет, а Гилдер ни на каплю не приблизился к разгадке.