— Так как же не разводить, Егорыч, — всхлипывая, оправдывалась Матрена, — парень какой был: видный, красивый, моло-день-кий!

— Цыц, окаянная! Ты чего мелешь, чего его заранее хоронишь?! — Вскочил со своего места Иван Кондратьич. — Не слушайте ее, сынки, баба — дура!

Прозвучавшее слово «был» окончательно добило Матвея, не перестававшего казнить себя тяжелой, как все грехи людские, мыслью о том, что именно он, и никто иной виноват в гибели своего друга.

Тяжело поднявшись из-за стола, Поляков медленно, словно на эшафот, побрел к выходу из помещения. Ему хотелось хоть на какое-то время уединиться, где-нибудь, в глухом углу двора, что бы…

Когда парню до двери оставалось всего пару шагов, она распахнулась, и Матвей, носом к носу, столкнулся… со Звягинцевым.

— Ой, Матерь Божья! — Первая на появление «погибшего», совершенно по-женски, отреагировала Матрена.

На пороге, виновато улыбаясь, стоял Леха, живой и здоровый. Ну, совсем здоровым он, конечно же, не выглядел: о чем говорила повязка на голове, какая-то странная — не тканевая, или марлевая, как обычно, а из длинных и узких листьев, которые прижимали к ране, чуть выше правого виска, пучок каких-то трав. Да и стоял Звягинцев не сам, а опираясь о плечо местного мужика.

Почувствовав, как с души свалилось что-то огромное, и невыносимо тяжелое, Поляков без единого слова обнял друга.

Через мгновенье дом наполнился радостными криками и воплями, Матрена рыдала уже в голос, только теперь от радости. Звягинцева буквально занесли в помещение, усадили на топчан.

— Где тебя носило, бродяга?!

— Ты чего так пугаешь?! У меня же давление!

— Сучий потрох! Я из-за тебя почти весь свой запас сигарет скурил!

Возгласы счастья и радости никак не утихали, пока к парню не подступилась Акулина. Она внимательно осмотрела повязку на голове Алексея.

— Вы где его нашли, Трофим? — Хмуро спросила она у охотника, приведшего Звягинцева.

— Так на русалочьем камне он лежал. Там еще все их добро было, его сейчас мужики принесут. И лодка там же привязанная оказалась.

— На русалочьем камне? — С нескрываемым удивлением, и, даже, трепетом в голосе переспросила старуха. — Значит, вернулись они!

— Кто вернулся-то? О чем речь? — После минутной паузы не выдержал Федор.

— Русалки вернулись. Добрый знак это, молодцы. — Пыхнув своей трубкой, пояснил Егорыч. — В здешних местах много разной чудной живности водилось — и в лесу, и в поле, и на озере. Люди жили с ними в мире, зная, как не злить их, как задобрить. Шалили, бывало, что уж тут скажешь, даже русалки те же…. А потом, когда вся эта страсть стала появляться, пропали все куда-то, попрятались. Появлялись, но редко. Вон, даже, Волот наш — раньше со всем своим семейством в ивовой роще обитал, там его частенько встречали. А теперь прячется где-то в лесных дебрях, с медведями, волками, да вепрями.