— Манюнь?..

Тишина.

— Ушла что ли? Ты тут, Манюнь?

— Нет меня.

— За водой схожу?

— Сходи.

М. вышел в сени и взял ведро. Нога никак не лезла в обрезок валенка. Голенище было разношенным, широким, а нога узкой — оттого, наверное, ничего и не выходило. В конце концов, разум победил, но не тем способом, которого ожидали: он стянул носки и выбежал босиком на снег. Звякнула цепь колодца.

— Ох, мороз! Вот тебе, хозяйка, воды студеной!

— Ты что же, босой ходил? — недоуменно спросила барышня, похожая на куклу для чайника.

До того она вышивала, а теперь смотрела на безумного постояльца круглыми как у совки глазами. М., страдающий всеми ментальными неурядицами русской интеллигенции, мешающей ей, в отличие от европейской, счастливо жить и размножаться, восхищался цельностью ее образа. Была Манюня румяна и круглолица, невысока, ладна, опрятна, носила вышивки, оторочки, беличьи телогрейки, козлиные сапожки и лисьи шапочки — все добротное, чистенькое, прилаженное. Вечно терзаемый не тем, так другим, а еще чаще — несварением, он чувствовал радостный покой рядом с ней и отчего-то вечно пытался распустить хвост:

— Непальская система закаливания! — ну, «непальская» -то должна ее пронять!

— Вижу, что не пальская. Все пальцы поотморозил поди!

Никакого восхищения не случилось: беготню по снегу без валенок Манюня считала дурью — и нет такой силы, чтобы убедила ее в обратном. Еще этот фонетический прокол с Непалом! Тьфу!

М. взял ведро и пошел к бочонку.

— Так!

Манюня, как ни в чем не бывало, колола иголкой лен, облагораживая полотенце «гусями».

— Воды-то полный бачок! И что?

— Что?

— Так я зачем бегал?