— Искрится?! — воскликнул М.. Кусок ему не лез в горло.

— Не оно, рядом будто искрит, — нетерпеливо ответила Манюня, устраивая ему в тарелку чуть не полкурицы. Сама она ела мало. — Вот пристал! Ну чего ишшо? Я ее испужалась вначале, а потом — вроде, ничего, не огонь, а так, как от фонаря. А чего это?

— Сам не знаю, — честно признался М..

В ту ночь он не мог уснуть. Сознание каталось как шарик в чашке. В дреме виделись шахматные слоны, ломающие доску насквозь, склянки с летучим газом; из-за комода выглянул, подмигнув ему, Менделеев. Дмитрий Иванович по виду был подшофе.

«Жаль, таблица уже открыта», — с завистью подумал М. и тут же мысленно себя высек: за подлое чувство зависти и за то, что великого ученого нарисовал в воображении пьяным. Потом еще за леность в трудах и похотливые мысли о Манюне. Все смешалось у него в голове, хоть бей в нее колотушкой.

Он вздул лампу и сел работать.

Нет никакой возможности отследить ход его ночных мыслей. Он бы и сам не смог — барышня, настойка, бессонница, тайны мироустройства… Пару раз он добавил из штофа «горькой», оставшейся на столе, закусил грибом. Выходил на крыльцо дышать. Снова усаживался за стол, листал Кнауэра и чертил, чертил…

Утро началось с крика.

— Господи, что же это! — за перегородкой возопила Манюня. — Ой, ой, ой, мамочки мои!

М., перепугавшись со сна, выбежал к ней в подштанниках, готовясь к самому худшему.

Барышня стояла у печи, держась за грудь, глядя в бревенчатую стену напротив, будто от нее исходила опасность. Но ни разрушений, ни мышей, ни разбойников не было видно. Комната как комната, в совершенном порядке, только что посуду со вчера не убрали… М. осоловело потряс головой, пытаясь сфокусировать взгляд. В руке его была лампа, взятая как оружие.

— Что случилось-то?

— Окно, — жалобно пропела Манюня.

— Окно? — не понял он.

Хозяйка дрожащим пальцем показала на стену.

«Свихнулась девица, что ли?» — грешным делом подумал М..

— Там стена, Манюнь. Вон окно.

— Ну так я ж!

— Да что ты ж?! Ты скажи нормально!