— А кто тебя знает. Поглядел бы сначала, потом бегал.

М. развел руками.

— Так и чай, может, еще есть?

— Чаю нет, — отрезала барышня. — Мята токмо. Вона там, в коробке.

Еще это: весь дом был заставлен коробками, шкатулками, ящичками; добро хранилось в ларях и сундуках; ягоды, мед и крупы — в туесках, баночках и бочонках. Шредингеру с его котом, прежде чем выяснить, жив ли он, наконец, или издох от космических лучей, пришлось бы сначала поискать, в каком ящике тот находится. Поиск мог занять годы, так что у кота не было ни шанса.

Манюня заварила душистых трав и ушла в свою комнату — отдельную чистенькую светелку за русской печью, куда приблудным философам вход была заказан — и вынесла оттуда на блюде пряник. Такого М. в жизни не видел: с купеческую морду в обхвате, с глазурью, печатью в форме оленя, усыпанный цветной крошкой. В другой руке она держала штоф темной жидкости, желанной для каждого, кому посчастливилось ее пробовать — собственного рецепта настойки, крепкой и забористой, из которой, разведя один к одному, выходила ароматная и мягкая водка.

— Праздник у меня, аменины.

Хозяйка поставила на стол блюдо, наотрез отказавшись тыкать свечи в пряник, бывший за место торта:

— Нечего добро изводить. Курицу-то достань из ледника, ужинать будем. А настойку тудысь, в ледник. Только уж ты обуйся, пожалуйста, прямо страсть на тебя смотреть! Беспалого тебя — ни в солдаты, ни в женихи.

Манюня изжарила в печи курицу, запекла горох и картофель с луком, накрыла. Чинно справили «аменины».

Под конец ужина М. разобрало так, что он решил поделиться своим секретом, рассказав ей про таинственный артефакт, по большей части наплетя всякого, потому что сам еще толком не много знал.

— Вот же какая штука! — восхитилась Манюня. — А я еще думала: чтой-то по ней написано?

— Когда? — удивился М..

— Да кажный раз, как протру, смотрю, смотрю на нее — в воздухе висит и не падает. Думаю, хитрущая ж это вещь! Хлеще велосипеда.

М. так и осел. Хмель слетел с него покрывалом.

Находки своей в этом доме он не особо стеснялся, часто оставлял ее в «шкапе» на видном месте, думая, что уж если кому не любопытно, так Манюне, барышне практичной и (что греха таить) без фантазии. Он, в сущности, угадал: интерес к артефакту у нее был сугубо житейский: как по всякой домашней вещи, она прохаживалась по нему тряпкой.

— И как?

— Что?

— Что-нибудь… ну, со штукой этой… происходило?

— Да не! Искрится токмо чуть-чуть. А то иной раз шувелится. Но я ее того, аккуратно. Понимаю — вещь дорогая. Давай-ка, бери кусочек, бледный какой, совсем зачах. И чо босым бегал? Как мальчишка!