Подцепляет, втаскивает на зеленый камень, сам при этом теряет равновесие, проваливается одной ногой в межкаменную щель, подплеснувшая волна окатывает его по колено, — а сегодня так холодно с утра, отстраненно, без всякого сочувствия думает Юми. Смотрит, как Такоси обвязывает веревку вокруг пояса трупа. А затем встает, запрокидывает голову и делает несколько размашистых жестких жестов вниз и вверх.

Мы должны втащить его сюда, понимает Юми. Мы, женщины. И вся замирает, сжимается изнутри от нечеловеческого, непереносимого отвращения.

Все они, женщины, переглядываются. На лице крупной старухи неприкрытое торжество, она упивается своим возрастом, дающим право не участвовать в этом. Худенькая старушка почти незаметно с облегчением переводит дух. Ролевички шепчутся недовольным невнятным жужжанием. Растрепанная женщина отступает от обрыва. Полногрудая девушка-студентка по-детски поднимает пальцы к полуоткрытому рту.

Я, думает Юми. На кого он может теперь рассчитывать, если не на меня?

Эта мысль невыносима и жгуча, как кислота.

— Отойдите.

Юми едва успевает отступить, ее обдает колким вихрем, хлестнув по щеке кончиками взметнувшихся в движении прямых каштановых волос. Ее зовут Марьяна, вспоминает она, проговаривая про себя чуждое, но неожиданно легкое на языке имя, Марьяна, она была там! — и она уже не человек. Так сказал Такоси. Правда, теперь он может ошибаться, и это страшнее всего.

Девушка со странно яркими глазами уже у скалы, она ритмичными рывками тянет распатланную веревку на себя, перебирая белыми кулачками от узла к узлу — легко, полетно, будто ничего и нет на другом конце. У ее ног нарастают веревочные бухты, так много, такая длинная… В сторону обрыва Юми не смотрит.

— Все, — звеняще говорит Марьяна. Запросто разрывает веревку в руках, подхватывает с земли неопрятный мокрый моток и, не доходя до края, сбрасывает вниз, для Такоси.

А на самом краю, неестественно вывернувшись на жухлой траве, лежит труп.

Юми заставляет себя подойти.

Нет. Ее притягивает туда, она не может не подойти и не посмотреть, и все остальные тоже, они обступают его плотным кольцом, и она едва находит просвет между двумя старухами. Труп неузнаваем. Лицо и тело разбиты в сплошное бескостное месиво, у спутанных с водорослями волос нет ни длины, ни цвета, одежда липнет мокрыми клочьями. А на поясе две петли, два обрывка: лохматой веревки Такоси и тонкого полупрозрачного шнура.

— Это не Стас.

Говорит Марьяна. Юми никак не может понять, в чем же особенность ее голоса — высокого, девичьего, но отдающегося на отзвуке неуловимым звоном, будто она разговаривает в комнате, завешенной тонкими листами металла. А может быть, показалось. Просто надрывный звенящий голос.