Она уже стоит возле самого трупа, с той стороны, едва не нависая каблучками над обрывом, за нее страшно. Она окидывает панорамным взглядом всех собравшихся, чуть-чуть щуря глаза, и этот скользящий пушистый прищур словно маскирует что-то такое, чего никак нельзя было бы вынести, зацепись она на ком-то отдельно, посмотри в упор.

Юми отводит глаза. В стороне о чем-то шепчутся ролевички, и она смотрит на них — немолодых, усталых, ряженых. Они искоса, будто украдкой, разглядывают труп. Снова перебрасываются коротким шипением. Замечают внимание Юми, спохватываются, умолкают.

Марьяна присаживается на корточки. Ее пальцы, такие тонкие и белые, с коротко остриженными ногтями, скользят по лиловой коже и бурым лохмотьям трупа. Кто-то из присутствующих громко сглатывает, подавляя тошноту. Марьяна исследует. Ее волосы повисают, закрыв лицо, их кончики, соприкоснувшись с утопленником, намокают и слипаются в острые пряди.

На обрыв поднимается Такоси, и Юми, вся концентрируясь во взгляд и улыбку, устремляется было к нему… но он смотрит на Марьяну. На Марьяну и труп.

Она поднимает в щепотке обрывок чего-то мокрого, темного, бесформенного. Тонкие пальцы отжимают воду и взъерошивают игольчатые щетинки. Кусочек меха, догадывается Юми.

Догадываются все.

Одна из ролевичек внезапно принимается плакать, голосить, биться в истерике, падает было на декольтированную грудь подруги — но та отступает, морщится брезгливо, а в глазах у нее прыгает немой безумный ужас. Худенькая старушка обнимает плачущую, гладит где-то посередине спины. Крупная старуха стоит невозмутимая, как камень. Прикусывает губу женщина-воробей. Полногрудая студентка тоже начинает беззвучно хныкать.

И внезапно Марьяна выпрямляется. Как хлыст перед ударом, как смерч, как выстрел в небо:

— Теперь мы должны.

Что? — мысленно спрашивает Юми.

Марьяна отвечает:

— Пойти.

И широко раскрывает глаза.

Сейчас накренится земля, посыплются камни и обломки скал, море встанет вертикальной стеной и стечет по ней в бездну, — ничто, ничто не может остаться неизменным в нашем маленьком очаге прежнего мира теперь, когда извне, оттуда привнесен такой вот нечеловеческий взгляд. Юми в панике пытается заглянуть в лицо Такоси: он же знает, он способен если не противостоять, то хотя бы попробовать объяснить. Но Такоси стоит, повернувшись в профиль на краю обрыва, темный и резкий на морской синеве, и он не может ничего. Только смотреть.

Твердая земля остается под ногами: уступка, малость, кратковременное чудо.

— Мы должны, — повторяет Марьяна, и в ее голосе лязгает звучный металл. — Мы, женщины. Если мы останемся здесь, никого уже не спасти.