Потому что народ торов был очень древним.

Их Песни Памяти рассказывали о днях, когда люди были сродни бессмысленным животным (разума в них было еще меньше, чем в иных созданиях, населявших эту древнюю землю теперь), а потом Вольт из Древних (не человек, а последний из Древней и великой расы, с которой люди не смели равняться) стал их вождем и наставником. Потому что в своем одиночестве он разглядел в них искру зарождавшегося разума и решил посмотреть, не удастся ли ее раздуть.

Полуптичий лик Вольта они теперь вырезали на тотемах, охранявших поля локвусов и жилища людей. В память о нем приносили первые плоды, а также зубы и когти ужасного вак-ящера, если кому удавалось убить такого. И именем Вольта клялись в самых важных случаях.

И вот Турсла росла и познавала мир болот. То, что лежало за их пределами, торов не заботило, хотя там простирались моря и земли и обитали странные народы. Конечно, не такие древние, как народ Тора, и не наделенные той Силой, потому что на них не лежало благословение Вольта и Вольт не учил их нарождающиеся кланы.

Только в грезах Турсла отличалась от всех торов. Она еще не знала слов, чтобы описать сны, которые являлись к ней и дарили другую жизнь. И не раз во сне ей открывались миры много ярче и реальнее Торовых болот.

Подрастая, она заметила, что, стоит рассказать эти сны сверстникам, те начинают пугливо сторониться ее. Девочку это обижало, а потом и сердило. Однако позднее, может быть тоже во сне, ей открылось, что грезы эти – для нее одной и нельзя их ни с кем разделить. Это открытие привело к одиночеству, которое перестало мучить ее, когда Турсла узнала, что болота Тора (хоть и не были из тех миров, куда уводили ее грезы) тоже полны тайн и восторгов.

Впрочем, только для тех, кто имел тело тора и воспитывался в клане торов, – для всех других болота Тора были унылыми зловонными топями, где высились лишь кривые остовы мертвых деревьев – и те зачастую зарастали какой-то скользкой проказой.

Там были остатки очень древних дорог, которые связывали вместе острова, поднявшиеся из трясины, а вековые каменные стены окружали поля торов и залы кланов. Ночами и на рассвете искрошившийся камень скрывали туманы.

Но Турсле туманы представлялись серебряными вуалями, а во множестве звуков с невидимых болот она различала голоса птиц, лягушек, жаб и ящериц – впрочем, тоже не похожих на свою дальнюю родню в иных странах.

Больше всего она любила давших ей имя бабочек. Она обнаружила, что их влечет запах бледных, распускавшихся по ночам цветов. Турсла тоже полюбила их благоухание и вплетала эти цветы в серебристый пух достававших до плеч волос, а свитые из них венки носила на шее. И еще она выучилась танцевать, раскачиваясь, как тростник на ветру, и ночные бабочки слетались к танцовщице, касаясь ее крыльями, вплетая свою пляску в движения ее воздетых или распростертых рук.