Он сидел на своей тележке, глядел, как другие едут на праздник в Первый день мая, как празднуют конец жатвы, как водят хороводы вокруг большого июльского костра – и так стискивал свои ловкие пальцы, что ногти впивались в ладони.

На дерево он залез таким малышом, что не помнил, какой была его жизнь до падения. А после он узнал, каково жить с горбатой спиной, с бессильными ногами, когда, чтобы перебраться с места на место, приходится толкать свою тележку двумя палками.

В селении он был главным чинильщиком всего на свете – только себя починить не мог. Его матери-вдове несли все, что поломалось, та раскладывала все по порядку, а Улли терпеливо трудился над починкой. Бывало, ему казалось, что падение не только поломало ему спину, но и разбило душевный покой. Потому что в его прикованном к тележке теле жил беспокойный дух, и мальчик таил от мира множество странных мыслей.

Только ночами, вот как теперь, когда деревенская молодежь несла в горы первые плоды, свежий хлеб, флягу с молоком и другую, с вином, – приношения в честь середины лета… Он не желал жизнь напролет провести в мечтах! Душа у него была мальчишеская, и порой ему хотелось выть и бить кулаками землю – или собственное тело, ставшее ему тюрьмой. Ради матери он никогда не выдавал боли, ведь она бы подумала, что сын сошел с ума, а он не сошел… пока еще не сошел.

Он слушал песню направляющейся к камню приношений компании – песня звала людей собраться и танцевать ночь напролет.

Кому из плясунов и плясуний достанутся к утру новые сапожки и моток ярких лент?

Только не Стефану-мельнику – этот таскает на бычьем загривке тяжелые мешки с мукой, а на ногу тяжел.

И не Гретте-трактирщице, сколько бы та ни билась над изящной походкой (Улли однажды подсмотрел, как она упражняется в танцах на гусином лугу у реки. Хотя она была добрая девочка и он желал ей удачи – как и всем, кого про себя называл «прямыми людьми»).

Нет, и в этом году, как всегда, победителем станут Мэтт с горного выпаса и Моргана, дочка кузнеца.

Улли хмуро взглянул на изгородь, которая скрывала от него, сидевшего в низкой тележке, верхний отрезок дороги.

Моргану он мало знал, слышал только разговоры, будто бы эта девушка видит лишь то, что хочет видеть, и делает лишь то, что ей нравится. А Мэтта Улли недолюбливал за грубость нрава и движений: ломясь напролом, парень даже не замечал, как портит вещи, настроение, а порой и жизнь людям. Улли доводилось чинить поломанное Мэттом, и не всегда, не все удавалось исправить.

А они всё пели.

Улли больно прикусил губу. Пусть он малорослый и калека, но он мужчина, а мужчина не плачет от боли. Ночь была так хороша, что ему не хотелось уходить в хижину. Кругом благоухал садик, разбитый его матерью, – в сумерках травы пахнут особенно сильно. Улли достал из-за пазухи величайшее свое достижение в искусстве чинильщика – повертел в ловких пальцах и поднес к губам.