Что за имя?

Имя той самой девушки. Из рыбацкого шалаша. Имя, звучащее совсем не как Эльза. Электросилыч смотрел на танцующих, видел море, прибой и ждал, когда ветер ему принесет вместе с криками чаек— имя.

Он сделал для этого, кажется, все.

…Направившись в пристройку, где прятались Маргарита Николавна и Анна, Афраний не стал оглядываться. С чего бы это? А потому и не заметил взгляда, которым его словно пытался заарканить Толмай. И не увидел, что помощник двинулся следом за ним.

Впрочем, если бы даже он и оглянулся, и увидел тот взгляд, то все равно не заподозрил бы хоть что-то опасное. Ведь это всего лишь Толмай, испытанный, верный помощник. Его, как считали все остальные, правая рука.

И зря не заподозрил бы. Ибо руки… Они, случается, живут и отдельной, самостоятельной жизнью.

Но ничего не заподозрил тогда Афраний. А потому и лежал теперь совершенно нагим, стонал, обливаясь потом, Слюняев на жесткой койке во владениях у Бакинского.

От мгновенной смерти Афрания спасло только то, что Толмай ударил его мечом с такою силой, что Афрания выбросило из пыльного Гумира в не менее пыльную Тверь. И точно в палату центра реанимации. Куда Бакинский, услышав об этом, сразу и прибежал. А за ним и Дикообразцев.

— Рана, конечно, страшная. Можно сказать, безнадежная, — сообщил Бакинский, закончив осмотр невесть откуда взявшегося пациента. — Но думаю, мы спасем его. Бывало, и не таких спасали… Помню, как-то к нам привезли одного журналиста без пульса практически и без давления. У него были сразу и двусторонний отек легких, и токсическая почка, и миокардит. Короче, парень был уже там… Три недели мы за него воевали. И пожалуйста, жив до сих пор! Про коллапс, который случился с ним, не вспоминает.

Безусловно, это был весьма интересный рассказ. И в другое время, при других обстоятельствах Дикообразцев расспросил бы Бакинского поподробнее о случившемся с журналистом. И доктор охотно б ему все поведал.

Но сейчас Александр Александрович реаниматора почти что не слышал. Он смотрел заколдованно на правую руку Слюняева, указательный палец которой был объят перстнем, неотпускавшим взгляд Дикообразцева.

Память о странных, страшных событиях пробудилась в нем и открылась, как река после внезапного ледохода. И понял, понял Дикообразцев, что видел этот проклятый перстень раньше. Когда-то. И в том невероятном когда-то перстень значил только одно. Мог принадлежать лишь одному человеку. Всегда и только ему — Афранию, начальнику тайной стражи при Понтии Пилате, пятом прокураторе Иудеи.

И если здесь появился перстень, то появился он только на руке Аф…