Когда он пошевелился, рубашка его расстегнулась, смялась, и Корделия увидела его тело. Она покраснела и отвела взгляд, потом рассердилась на себя и прошептала: «Ну и что?» Она целовала этот рот, нижнюю губу, которая была немного полнее верхней. Джеймс прижимался к ней, она чувствовала жар его тела, чувствовала, как напряглись его мышцы, угадывала его стремление привлечь ее ближе.

Она знала, что он желает ее. Нет, Джеймс ее не любил, но в тот момент, когда она попросила его «научить ее целоваться», он возжелал ее, и она почувствовала себя всемогущей. Прекрасной. Она была паладином, воином. Своим рассказом о встрече с возлюбленной Джеймс нанес ей жестокий удар, но она упрямо сказала себе, что не выдаст своих страданий, что Джеймс не увидит ее слез. Она потребует от него поцелуя, потребует, чтобы он желал ее. На этот раз они будут сражаться на равных.

Все получилось даже лучше, чем она себе представляла. Ее уловка сработала, и в какой-то момент она поняла, что он готов продолжать, что он забыл о прежней сдержанности и холодности и жаждет ступить на запретную территорию. После этого возврата быть не могло. И хотя она, Корделия, тоже хотела этого, она сделала над собой усилие и оттолкнула его.

«Ты поняла, что после этого тебе придет конец, – прошептал ей на ухо тихий голос. – Если ты полюбишь его хотя бы немного сильнее, чем любишь сейчас, твое сердце будет разбито».

Это была правда. Она знала, что если отдаст Джеймсу себя, то сгорит, как хрупкая веточка в гигантском костре. От нее останется лишь пепел. Потому что она, Корделия, вызывала у него лишь влечение, но не вызывала любви.

Краем сознания Корделия отметила, что в комнате стало немного светлее; обернувшись к окну, она поняла, что взошло солнце. Она почувствовала огромное облегчение. Все в порядке – на сегодня. Наступило утро, и с Джеймсом ничего не произошло.

Джеймс внезапно вздрогнул, повернул голову. Положив Кортану на кресло, Корделия шагнула к нему. Она решила, что его разбудил свет, и подумала, что нужно задернуть шторы…

Он резко втянул ртом воздух, тело его изогнулось, словно сведенное могучей судорогой.

– Только не на улицу, – прошипел он. – Нет… уходи в дом – нет… нет!

– Джеймс! – Корделия отодвинула кресло, которое загораживало выход, выглянула в коридор и позвала на помощь. Джеймс бился на кровати, веревка, впивавшаяся в тело, поранила ему руку до крови. Корделия бросилась к постели, и он закричал:

– Отпусти ее! Отпусти ее!

Она торопливо принялась распутывать веревку, перепачкала пальцы в крови. Внезапно Джеймс вырвался, вскочил на ноги и, пошатываясь, подошел к окну. Он взялся за раму, начал ее дергать, и Корделия поняла, что он хочет открыть окно.