Но на похороны преступников, почивших во время следствия, сёгун денег не выделял, справедливо полагая достойное погребение на деньги налогоплательщиков расточительством. А дураков, желающих оплачивать сожжение из собственного кармана, в управлении не водилось. Потому тела лихих людей или отдавали родственникам, или прикапывали на пустыре за городом.

– Жарко, – пожаловался один из стражников, вонзая лопату в рассохшуюся и спекшуюся землю. – Может, ну его? Хватит?

Солнце над головой жарило так, словно весь остров провалился в огненный ад Дзигоку.

Второй самурай тоже остановился, оценивающе смерил взглядом яму глубиной едва по колено.

– Маловато, – с сомнением протянул он. – Быстро протухнет по такой жаре. Запах пойдет.

Первый повел носом.

– Уже идет. И ладно. Нам-то что?

Вместе они подняли завернутое в ткань тело покойника и пихнули в вырытую яму, засыпав сверху сухой землей и щебнем.

– Уф… – протянул первый самурай со счастливой улыбкой. – Умаялись. Пошли, выпьем сливового винца.

Они еще не успели покинуть пустырь, когда рыхлая земля над прикопанным телом зашевелилась, разошлась. Покойник громко чихнул и сел.

– Ну наконец-то, – проворчал он, выпутываясь из куска ткани. – Видит Аматэрасу, я чуть было и правда хвост не отбросил. Они бы еще ложкой копали.

Он воинственно распушил усы, выбрался из могилы и принялся деловито отряхивать покрытую пылью шерсть.

– Но все-таки, – продолжал рассуждать он вслух, тщетно пытаясь избавиться от запутавшейся в шерсти землицы, – какой фантастический, невозможный дурак этот Нобу! Остается только надеяться, что господин Харуки Абэ умеет лечить даже неизлечимую наивность.

– А потом он посмотрел на меня. Так, знаешь, по-особому. И говорит: «Я собью этот плод».

– А ты?

– А я, знаешь, так глаза опустила. И говорю: «Но у вас осталась всего одна стрела».

– А он?

– А он: «Я собью его с первого выстрела».

– А ты?