Временами Рори и дядя Гордон забирались на крышу дома и там беседовали целыми часами, да так таинственно, что их можно было заподозрить в каких-то преступных намерениях. Когда Мэри подступалась с расспросами, оба конфузились и старались побыстрее от нее отделаться. С того времени, как Рори впервые заметил исполинскую рыбу, неизменно следовавшую за их лодкой, дядя всего лишь раз выбрался на Росс, и то это было в разгар весны. Он перешел пролив вброд, но, замешкавшись на той стороне, оказался отрезанным от Ароса, так как с приливом вода поднялась. С криком ужаса он пересек пролив вброд и примчался домой, дрожа от страха, как в лихорадке. С того времени непреодолимый ужас перед морем неотступно преследует его, неотвязная мысль об ужасах морских пучин не покидает его ни на минуту, и даже когда он молчит, этот страх можно прочесть у него в глазах.

К ужину явился только Рори, но немного позже вернулся и дядя. Прихватив бутылку, он сунул в карман краюху хлеба и снова вернулся на свой наблюдательный пост. На этот раз его сопровождал старик Рори. Из их разговора я понял, что шхуну несет к бурунам, но команда по-прежнему с отчаянным мужеством пытается отвоевать у стихии каждый дюйм. И это привело меня в еще большее уныние. Самые черные мысли преследовали меня.

Вскоре после заката буря разыгралась с еще большей силой. Такого урагана летом я еще не видывал, да и зимние штормы никогда не налетали столь внезапно. Мы с Мэри сидели молча, прислушиваясь, как скрипит и потрескивает весь дом, как свистит и завывает буря. Капли дождя, попадая через трубу камина на огонь, зловеще шипели на горячих углях.

Мысли наши были далеко, с теми несчастными, что боролись за свои жизни в море, или с моим не менее несчастным дядей, мокнувшем и замерзавшем на холме. Но каждый новый порыв бури, каждый новый шквал возвращал нас к действительности и заставлял вздрагивать и прислушиваться, как почти по-человечески стонут стропила, как ветер с воем врывается в трубу камина, неожиданно вздувая в нем пламя. И сердца наши бились все тревожней. А новый шквал то приподнимал кровлю, то ревел разъяренным зверем, то жалобно плакал, как одинокая флейта, то врывался в кухню и наполнял ее своим холодным, влажным дыханием.

Было около восьми вечера, когда Рори вошел в кухню и с порога поманил меня к двери. Видно, на этот раз дядя напугал даже своего верного товарища. Рори, встревоженный его поведением, просил меня пойти вместе с ним, чтобы приглядеть за дядей. Я поспешно оделся, поскольку и сам, под влиянием безотчетного страха, в этой сильно наэлектризованной грозовой атмосфере, испытывал непреодолимую потребность действовать и двигаться. Тревога побуждала меня предпринять хоть что-нибудь, лишь бы не сидеть в томительном ожидании, прислушиваясь к вою бури. Я велел Мэри не выходить, обещал позаботиться об ее отце и, закутавшись в плед, последовал за Рори.