Мы находились в нескольких саженях от дяди, когда при вспышке зарницы я разглядел его фигуру среди тьмы этой черной ночи. Дядя стоял за каменным парапетом, откинув голову назад и прижимая к губам горлышко бутылки. Наклонившись, чтобы поставить бутылку, он заметил нас и помахал рукой.

– Разве дядя пьет? – крикнул я Рори.

– О, он всегда напивается, когда ветер ревет! – отвечал старик на таких же высоких тонах, потому что иначе ничего нельзя было расслышать.

– Стало быть – и в феврале… Тогда он тоже был пьян? – допытывался я.

«Да» старого слуги обрадовало меня. Значит, и убийство он совершил не хладнокровно, не по расчету; это, надо полагать, случилось в пьяном безумии, что могло служить оправданием даже в суде. Значит, дядя мой был всего лишь безумцем, а не жестоким преступником, чего я больше всего опасался. Но что за странное место для одинокой попойки! В какой невообразимой обстановке он предавался этому пороку, бедняга!

Я всегда считал пьянство дикарским наслаждением, опасной страстью, скорее демонической, чем человеческой; но пить здесь, в такую жуткую минуту! Стоя среди этого невероятного хаоса разбушевавшихся стихий, от которого голова идет кругом, тело балансирует на краю обрыва, а настороженный слух ждет, что послышится треск и грохот погибающего корабля! Если бы и сыскался человек, способный на это, то уж никак не мой дядя, твердо верящий в ад и загробное возмездие, терзаемый самыми мрачными суевериями. А между тем, так оно и было. И когда мы добрались, наконец, до вершины, очутились под защитой каменного парапета и смогли перевести дух, я увидел, что глаза его зловеще сверкают в темноте.

– Ну разве это не великолепно, Чарли? Посмотри, как они пляшут! – выкрикнул он и потащил меня к самому краю обрыва, висевшему над бездной, откуда доносился оглушительный шум и поднимались облака белой пены. – Взгляни на них! Смотри, как чертовски славно они сегодня пляшут!

Слово «чертовски» он произнес с особым нажимом, и мне показалось, что и само слово, и манера, в какой оно было произнесено, равно соответствуют и этой минуте, и разыгрывающейся на наших глазах сцене.

– Им не терпится заполучить шхуну, – продолжал дядя, и его тонкий, визгливый голос отчетливо слышался на вершине. – Видишь, она все ближе… да-да, все ближе и ближе!.. И они там, на шхуне, знают… прекрасно знают, что их песенка спета… Оттого-то они там все пьяны… пьяны, говорю я тебе!.. Мертвецки пьяны! И на «Христос-Анне» они тоже все были пьяны под конец, поверь мне; никто не решится тонуть в море, не напившись до полного помрачения! Без этого никак нельзя!.. Молчи, не возражай мне… разве ты можешь что-нибудь знать об этом! – вдруг взвизгнул он в припадке гнева. – Я говорю тебе, что это так! Никто не смеет пойти на дно трезвым! Возьми-ка, – добавил он, протягивая бутылку, – промочи горло…