Долго ли мы пролежали на обрыве втроем, прижимаясь друг к другу, безмолвные и неподвижные, – этого я не знаю, но полагаю, что долго. Наконец, один за другим, почти машинально мы сползли вниз, под защиту парапета. Я лежал, прижимаясь к холодному камню, вне себя от ужаса, не владея рассудком, и слушал, как дядя что-то бормочет про себя – его возбуждение сменилось глубокой подавленностью.

– Так бороться, как им пришлось, беднягам… так тяжко бороться!.. – И он вдруг расплакался: – Все добро пропало… все пропало! И никому не достанется, потому что судно затонуло посреди Веселых Ребят, вместо того, чтобы выброситься на берег, как «Христос-Анна»… – Это имя снова и снова мелькало в его полубреду, и всякий раз он произносил его с ужасом и содроганием.

А буря, между тем, начинала стихать. Через каких-нибудь полчаса ветер, неистовствовавший и ревевший, как бешеный зверь, сменился легким бризом, и тут же хлынул холодный проливной дождь. Вероятно, я уснул в изнеможении, а когда пришел в себя, промокший, окоченевший, с тяжелой головой, уже занимался рассвет. Ветер дул едва-едва, капризными порывами, начинался отлив. Гребень дремал, и только прибой, все еще бившийся в берега Ароса, напоминал о ночном безумии бури.

5. Человек из моря

5. Человек из моря

Рори отправился домой, чтобы согреться и поесть; но дядя хотел непременно обследовать все побережье Ароса, и я счел своим долгом сопровождать его. Теперь он был кроток и спокоен, но, видимо, сильно ослабел; ноги у него дрожали, он испытывал упадок сил – как физических, так и умственных. С настойчивостью ребенка дядя углубился в свои поиски: он то спускался до самого подножья скал, то бежал за отступающим прибоем. Любая щепка или обрывок снасти казались ему сокровищами, ради которых стоило подвергать опасности свою жизнь.

Видеть, как он, едва держась на ногах, ежеминутно подвергает себя риску быть унесенным прибойной волной или угодить в предательскую яму среди скал, скрытую бурьяном, мне было не под силу. Я поддерживал его, хватал за полы, помогал отнести его жалкие находки подальше от набегающей волны – точно так же вела бы себя нянька с семилетним избалованным ребенком.

Но как бы ни ослабила его тело реакция, наступившая после вчерашней ночи, страсти, клокотавшие в его душе, были страстями взрослого человека. Его страх перед морем, хотя и на время побежденный неудержимой жаждой наживы, никуда не исчез. Дядя увертывался от волн так, словно перед ним было не море, а огненное озеро, а когда, поскользнувшись, он неожиданно оказался по колено в воде, вопль, вырвавшийся из самых глубин его сердца, был полон предсмертной муки. После этого он долго стоял неподвижно, тяжело дыша, словно загнанная гончая. Но стремление поживиться хоть чем-нибудь было в нем до того сильным, что побеждало даже этот страх. И он снова и снова, спотыкаясь и шатаясь от слабости, рыскал в грязной пене и грудах водорослей на берегу, ползал вдоль утесов, о которые разбивались ленивые волны, жадно ловил проплывавшую мимо доску, щепку или бревно, годившиеся разве что на растопку. Но как ни радовался дядя своим находкам, он не переставал сетовать на преследовавшие его неудачи.