– Если бы меня спросили, могу ли я точно назвать момент, когда почувствовал, что влюбился в тебя, я назвал бы этот. Когда вы с Мо вернулись в банк и вручили мне «Городок и город» Керуака в полосатом бумажном пакете – в такие тогда у Остика клали покупки.
Труди положила ладони на лицо Чарльза.
– Видишь, – сказала она, – а теперь представь, если бы тебя лишили этого воспоминания, убрали бы его из твоего… банка памяти. Из запоминающего устройства. Представь, что бы ты чувствовал.
Чарльз поцеловал жене руку.
– Могу только сказать, что я чувствую сейчас.
Труди нахмурилась.
– Я бы не огорчился, ни капельки. Я знаю. Знаю. Звучит как святотатство… но ведь если это изъяли бы из моей памяти, то я и знать не знал бы ни о книге, ни об обстоятельствах, при которых ее получил.
Он посмотрел на нее.
– Ты сейчас наверняка думаешь о своей маме, да?
– Да. Но я думаю и про нас тоже. О наших воспоминаниях. Когда я училась в университете, как-то на одной лекции нас попросили выбрать, без какого чувства мы могли бы обойтись.
– Обойтись?
– Да… понимаешь, мы как будто могли выбрать, от чего отказаться… Понимаю, звучит глупо, но представь, что тебе говорят: можешь оставить только одно из своих чувств: обоняние, вкус, слух или зрение…
– Примерно как в «Выборе Софи»[18], но о чувствах.
Труди кивнула:
– Выбор
Чарльз поцеловал ее в щеку, но Труди решительно отстранилась, недовольная, что муж держится с ней покровительственно. Он отстранился и серьезно кивнул.
– Так вот, я тогда чуть с ума не сошла, пытаясь выбрать, чем же пожертвовать. Отказаться от слуха – и никогда больше не услышать «Гобелен» моей любимой Кэрол Кинг – или от зрения, но тогда я никогда не увидела бы твоего лица.
Она отбросила волосы со лба и переступила с ноги на ногу.
– И вдруг Джереми, как же его фамилия – не помню, но все еще называли его Джем… Робертс! Это был Джем Робертс! Он поднимает руку и спрашивает, включил ли лектор память в этот список. А лектор выждал минуту, а потом говорит (весь из себя такой умник): «Это не чувство, это функция».