Теперь она повернулась и прошлась взглядом по длинному проходу. Рейнберд видел ее, она его – нет: он прятался за тюками сена, надежно скрытый тенями.

– Где ты? – прохрипела она. – Ты меня обманул! Это был ты! Папа сказал, что в тот раз у коттеджа Грантера это сделал ты! – Ее рука непроизвольно поднялась к шее, куда вонзился дротик. – Где ты?

Ах, Чарли, тебе очень хочется это знать?

Заржала лошадь, не со спокойной удовлетворенностью, а резко, испуганно. Потом еще одна. Кто-то из чистокровных скакунов дважды с силой лягнул запертую дверцу стойла.

– Где ты? – крикнула Чарли, и Рейнберд почувствовал, как температура внезапно начала расти. Прямо под ним лошадь – возможно, Некромант – громко заржала, и это ржание напоминало женский крик.

9

9

Дверной звонок издал короткий хриплый вскрик, и Кэп Холлистер вошел в квартиру Энди под северным особняком. Год назад он был совершенно другим человеком. Пожилым, но крепким, энергичным, проницательным, какого легко представить на охоте в ноябрьском лесу. Нынешний Кэп едва волочил ноги. Его волосы, еще год тому назад стального цвета, поседели и истончились. Губы непроизвольно подрагивали. Но сильнее всего изменились глаза: стали недоумевающими и какими-то детскими; иногда метали в сторону подозрительный, испуганный, трусливый взгляд. Руки Кэпа безвольно свисали по бокам, пальцы подергивались. Эхо разрослось до рикошета и металось по мозгу с невероятной, смертоносной скоростью.

Энди Макги поднялся навстречу Кэпу. Одетый как в тот день, когда они с Чарли убегали по Третьей авеню, а за ними следовал неприметный седан Конторы. Вельветовый пиджак лопнул по шву на левом плече, а коричневые брюки из твила выцвели и лоснились.

Ожидание пошло Энди на пользу. Он чувствовал, что каким-то образом может со всем этим примириться. Не понять, нет. Понять – никогда, даже если им с Чарли каким-то невероятным образом удастся победить теорию вероятности, вырваться отсюда и жить дальше. Энди не находил какого-то фатального недостатка в собственном характере, на который мог бы возложить вину за эту жуткую ситуацию, не видел в себе греха, который предстояло искупить дочери. Не было ничего дурного в нехватке двухсот долларов или в участии в контролируемом эксперименте, как не было ничего дурного в стремлении обрести свободу. Если я вырвусь, думал Энди, я скажу следующее: учите ваших детей, учите с самого детства, учите хорошо: они утверждают, будто знают, что делают, и иногда знают, но в основном они лгут.