Где она очутилась, как далеко забралась, она и понятия не имела, но решила, что эта поляна и есть та самая середина. Белка больше не убегала, теперь она сновала вверх-вниз по стволу одиноко стоящего дерева. Посреди поляны возвышался мшистый бугор: для человека с воображением – прямо трон. Примула уселась на бугре. «Она добралась до середины и воссела на мшистый престол».

Что дальше?

Встреченное здесь когда-то она не забыла – ни мощные лапы, ни невидящий взгляд, ни страдальческое лицо, ни волочащийся следом путаный шлейф гниющего мусора. Она пришла сюда не потому, что ищет с ним встречи или хочет сразиться, а потому, что он – здесь. Всю жизнь она знала, что ей, Примуле, в самом деле довелось побывать в волшебном лесу. Знала, что в лесу этом живет ужас. На праздниках, в школах, в детских садах она никогда не пугала малышей сказками про детей, заблудившихся в лесу. В ее историях страх нагоняли скользкие твари, которые вылезают из стока раковины или из унитаза или стучат по ночам в окна, но отвага и волшебство помогают от них избавиться. Гоблины таились на городских свалках, куда не проникает свет уличных фонарей. Лес же в ее сказках был всегда полон прелести, сочных красок, невидимой жизни, всегда был обиталищем цветочных фей и тех, чьи чары еще сильнее. В лесу капли настоящей росы на листьях настоящего щавеля запросто можно назвать блестками или стеклярусом. Но Примула знала, что и эта прелесть, и тогдашний кошмар своим происхождением обязаны одному и тому же месту, что у этого блеска и у тогдашнего смрада тленья источник один. А малышей она оберегает: превращает и то и другое в декорации для рождественских представлений и добрые картинки из книжки. Она не задумывается о том, что она знает, – так лучше, – но что именно она знает, ей известно, осенила ее неуклюжая мысль.

Что дальше?

Она все сидела на мху, и вдруг в душе раздалось: «Хочу домой». И она услыхала свой горький, совсем не детский смешок. Что такое дом? Что она знает о доме?

Она проживала в квартире над китайским ресторанчиком. Обстановка: в углу, где она стряпала, – грозящий рассыпаться шкаф для посуды, кровать, металлическая вешалка-стойка, кресло, продавленное задами не одного поколения. Вспомнилась вся эта комната в линялых бежево-бурых тонах, куда порой заползал чад из китайской кухни, пахнущий тушеной свининой и кипящим куриным бульоном. Дом – в отличие от этих крепких стволов и корней – не настоящий: ни медвяного запаха примул, ни стекляруса с блестками. На кровати и на ковре грудой лежали игрушечные зверьки – те, что еще сохранились, – с поистершейся шерстью и подслеповатыми из-за царапин глазами. Здесь, в самой середине, сидя на мшистом троне, она задавалась вопросом: а что обычно считают настоящим?