Марина бежит к лесу. Собаки чуть отстали, но все равно следуют за ней.

Чувствуют мою готовность драться, думает Марина. Уважают и боятся.

Она улыбается – впервые с тех пор, как оказалась здесь.

Куда исчезли люди, думает Марина. Ни живых, ни мертвых, никого.

Впрочем, мертвых только еще не хватало. Марина нервно смеется.

От леса тянет сыростью, запах гнилостного тумана ударяет в ноздри. Неужели и лес тоже… думает Марина, но не успевает решить, что тоже, уже видит: там, где был лес, простирается болото. Деревья повалены или стоят лишенные листьев, и даже поздней осенью ясно: они никогда не зазеленеют снова. Пузыри газа лопаются на поверхности ржавой воды.

Марина выуживает из грязи длинную заостренную палку – видимо, кто-то срубил молодое деревце, чтобы перебраться через трясину, да и бросил на берегу.

Вот и хорошо, думает Марина. По крайней мере, у меня есть оружие.

Собаки почти догнали, полукругом медленно надвигаются на Марину. С нарастающей тревогой она понимает, что бежать некуда: болото закрывает путь к отступлению. Она выставляет вперед свое копье и, поводя заточенным концом из стороны в сторону, наступает на собак.

При схватке со стаей, вспоминает Марина, первым делом нужно атаковать вожака. Если удастся его убить, победа обеспечена.

Вожака определить нетрудно: крупный рыжеватый пес с разорванным левым ухом и проплешиной на спине. По тому, как он движется, понятно, что, несмотря на раны, он все еще самый главный в стае.

Полукруг голодных собак сжимается. Марина тычет палкой, словно раззадоривая. Она знает, что будет делать, если пес бросится, – но как быть, если он останется равнодушен к палке, отойдет и атакует позже? Не успевает решить – вожак прыгает, и Марина отскакивает, выставив палку перед собой. Рык переходит в вой, рыжий пес хрипит среди подгнивающих листьев, Марина выдергивает палку из раны и, медленно отступая, оглядывается: ну, кто следующий? Псы рычат, а потом торжественно смыкают круг над умирающим вожаком – не то отдать последние почести, не то добить.

Марина осторожно обходит стаю и заросшей асфальтовой дорожкой бежит к школе, оставляя за спиной рык и истошный визг.

Это ее языковая спецшкола, но некогда новое здание растрескалось до неузнаваемости. И где доска, на которой написаны имена тех, кто был на войне? Где лозунг над входом: «Кто не учит язык своего врага, обречен выучить его как язык хозяина»?

Марина распахивает дверь. Скрип ржавых петель пронзительно отдается в прохладном осеннем воздухе, битое стекло хрустит при каждом шаге. Все покрыто белесой пылью, густой и глубокой, точно свежевыпавший снег. Облупившаяся краска на стенах свисает лохмами, вход в гардероб перегорожен перевернутыми скамейками. Обычные скамейки, в каждой школе есть такие. Сидя на них, переобуваются по утрам младшеклассники, а ребята постарше только ставят ногу, чтобы завязать шнурки, – в старой школе Рыба всегда ругалась, что они пачкают сиденья. Видела бы она сейчас эту школу!