Помню ли я себя, беззвучно спрашивает Марина. Кто я такая? Кто такая «я»?

– В глазах друг друга вы увидите свое подлинное отражение, – говорит второй зантеро, и его слова кружатся перед Мариной яркими искрами, и она не сразу понимает, что больше ничего не видит, кроме этих искр, что уже нет ни двора, ни горящих плошек, ни трех колдунов… пространство свивается в спираль, и, скользя по ее изгибам, Марина проваливается в бесконечное сверкающее никуда.

[Интермедия]

Его сверкающие инструменты

Майк идет сквозь неоновое море огней. Мир вокруг расплывается, как от дождя. Лица прохожих, красные огоньки автомобилей, вспышки рекламы… всё размыто, всё в расфокусе, лишено очертаний, обернулось цветными пятнами.

Слезы стоят у Майка в глазах. Марина, повторяет он про себя, Марина, Марина…

Я всегда тебя жду – а ты возвращаешься, только чтобы снова уйти. Ты всегда бросаешь меня одного. Я мертвый, ты живая. Я совсем не помню, как был живым, – наверное, это было очень давно. Даже если бы я не умер в пятнадцать лет, я бы все равно не встретил тебя в вашем Заграничье. Или встретил уже старым, взрослым… в лучшем случае был бы другом твоих родителей, приходил бы в гости и, увлеченный взрослыми разговорами, не обращал внимания на маленькую девочку.

Да нет, конечно нет! Я бы все равно заметил тебя, даже будь я глубоким стариком.

Марина, повторяет Майк, Марина, Марина, Марина… только один раз я сказал тебе, что люблю тебя, – но не было и дня, когда я не повторял твое имя. Марина! Вот я иду по Вью-Ёрку, великому городу, моему родному мертвому городу, и я снова не знаю, где ты. Ты прогнала меня прочь, велела уйти – и я ушел, как я мог ослушаться? Наверное, ты права: я не чета твоим друзьям, я не выдержу в глубине и нескольких минут. Ты отправила меня домой – и дома я буду ждать тебя, ждать всю свою мертвую вечность.

В лифте Майк смотрит в зеркало, вытирает заплаканные глаза, достает из кармана ключ.

Марина, Марина, повторяет он про себя.

Дверь квартиры за спиной захлопывается, Майк нащупывает выключатель, но прежде чем вспыхивает свет, из темноты он слышит: «Я уже заждался тебя, мой мальчик!» – и от этого знакомого голоса Майка парализует ужасом.

– Ты неплохо обжился в моей квартире, – говорит Орлок сыну.

Майк сидит – он даже не помнит, как добрался до кресла, – а Орлок Алурин рассматривает книжные корешки на полках своего кабинета. Дважды умерев и дважды воскреснув, он как будто остался прежним: высокий мужчина с пронзительными глазами и цепкими руками, очень хорошо умевшими делать больно. Вот разве что лицо – кожа на скулах временами провисает, словно маской натянута на череп.