— Я хочу, чтобы вы взглянули на это, — сказал я. — Мне это завещал дядя Ханси, но обычные мастера, похоже, не знают, как привести это в рабочее состояние.

Когда я положил на стойку часы дяди Ханси, лицо дедушкиных часов наклонилось вперёд. Все лица со стен тоже смотрели, открыв рты.

Ульрих Клемм глубокомысленно кивнул. Его узловатые руки (Я подумал: «Неужели у всех дедушкиных часов узловатые стрелки?») перенесли мои часы на хорошо освещённый верстак.

Я наблюдал за его руками. Они не дрожали. Пальцы внезапно превратились в инструменты. Они прощупывали, исследовали, открывали, разбирали.

— Да. Думаю, что смогу их исправить. — Он обращался не только ко мне, но и ко всем лицам на стенах. — Это будет нелегко. Многие детали давно сняты с производства. Мне придётся их специально изготовить. Однако часы великолепны, и они будут стоить затраченных усилий.

Я открыл рот, но не смог вымолвить ни словечка. Лица на стенах говорили за меня.

Внезапно гул перерос в звонкое крещендо. Лица смеялись, булькали и визжали; полторы сотни голосов, акцентов, языков и интонаций встретились и смешались. Шесть раз голоса возвышались и понижались, провозглашая.

— Шесть часов, дедушка.

Нет, это не моё воображение. Я действительно слышал голос. Не механический голос, а другой. Тот, который исходил из тонкого белого горла девушки, появившейся из жилой части мастерской.

— Да, Лиза? — Старик склонил голову набок.

— Ужин готов. Ой, извините… Я думала, что вы один.

Я уставился на девушку. В свете лампы её волосы казались золотистыми, а кожа серебристой. Лиза. Внучка. Часы тикали, и что-то учащённо билось в моей груди.

Лиза улыбнулась. Я улыбнулся. Ульрих представил её. И я схитрил. Я, перегнувшись через стойку, искусно завёл разговор, побуждая старика рассказывать о чудесах часового механизма и о старых добрых временах, когда он считался известным на всю Швейцарию часовщиком.

Это было не очень сложно. Ульрих пригласил меня разделить с ним трапезу, и вскоре я очутился в одной из жилых комнат, выслушивая его дальнейшие воспоминания.

Он толковал о золотых днях часового механизма, об автоматах: о механических шахматистах; о птицах, щебечущих и летающих; о солдатах, марширующих под звуки походных труб; об ангелах, хором возвещающих с колоколен о наступлении нового дня и обнажающих мечи против сил зла.

Ульрих показал мне картину, висящую на стене; картину, которую спас несколько лет назад, когда он и Лиза бежали из Европы в убежище этой маленькой мастерской. Картина представляла собой пейзаж с железнодорожными путями, проходящими через горный перевал. Старик намотал пружину сбоку рамы, и поезд промчался вверх по склону из одного туннеля в другой. Это была чудесная картина, и я не смог скрыть свой восторг.