Да, зажегся свет, и я снова увидел Орландо Крауна, сидящего в своем кресле. Я уставился на его голову, которая была похожа на ведро с кровью и мозгами, переливавшимися через край. Может быть, есть индийский дух-проводник, а может быть, и нет, но, глядя на окровавленные обломки головы Орландо Крауна, я наконец поверил.

С Орландо Крауна сняли скальп!

ПЕРЕМЕНА В СЕРДЦЕ (Change of Heart, 1948) Перевод Б. Савицкого

ПЕРЕМЕНА В СЕРДЦЕ

(Change of Heart, 1948)

Перевод Б. Савицкого

В моих детских фантазиях это превращалось то в солнце, то в луну, то в звезду, а то становилось вращающейся серебряной планетой, удерживаемой на своей орбите сверкающей цепочкой. Дядя Ханси крутил это перед моими глазами в те далёкие воскресные дни. Иногда он позволял мне прижимать ледяную поверхность к уху, и тогда я слышал чарующую музыку сфер, исходящую изнутри.

Теперь это всего лишь старые часы; наследство, оставленное мне на добрую память. Вмятины покрывали потускневший изношенный корпус, а глубокие царапины многократно пересекали искусно выгравированные инициалы.

Я отнёс часы в лучшую ювелирную мастерскую на авеню, но получил вежливый отказ.

— Извините, мы ничем не сможем помочь. Вам стоило бы поискать какую-нибудь небольшую мастерскую, где ещё остались часовщики старой школы.

Мастер небрежно положил часы на стойку, даже не догадываясь, что это не какой-то там никчёмный хлам, а умирающая планета, угасающий мир, затухающая звезда моего детства.

Поэтому я осторожно опустил маленький мирок в карман и вышел оттуда. По дороге домой я совершенно случайно набрёл на мастерскую Ульриха Клемма.

Густой слой летней пыли покрывал полуподвальное окно, а буквы на вывеске выцвели, но всё же привлекли моё внимание.

«УЛЬРИХ КЛЕММ, ЧАСОВЩИК».

«УЛЬРИХ КЛЕММ, ЧАСОВЩИК».

Я спустился на пять ступеней, повернул дверную ручку и окунулся в бурлящую какофонию звуков. Неистовое хихиканье, дразнящие шёпоты, пронзительные трели. Размеренные механические ритмы, установленные в извечном порядке, — Завет Времени.

С затенённых стен на меня воззрились лица. Большие и маленькие, круглые и овальные, подвешенные высоко и низко — эти циферблаты в мастерской Ульриха Клемма, тикающие и глазеющие.

Убелённую сединой голову часовщика окружал ореол электрического света от лампы, закреплённой над верстаком. Старик медленно поднялся и пошаркал к стойке. Его шаги заглушал шум, порождённый множеством часовых механизмов.

— Что угодно? — спросил он.

Я всмотрелся в его лицо — лицо дедушкиных часов: обветренное, выдержанное, стойкое, непостижимое.