Раздался звук, который был гораздо громче выстрелов Хокинса, но столь же неожиданным, – и астробиолог поняла, что одна из опор рухнула под непрекращающимися атаками червей. Вся платформа застонала – и потом новые трещины молниями пробежали по поверхности у Рао под ногами. Она едва успела совершить прыжок, прежде чем все окончательно рухнуло.

Руки сжались на ногах Дженсен, стиснули ее больное колено – и она заорала. Длинные пальцы обернулись вокруг ее рук, вокруг шеи. Отростки поползли по ее коже, ища, жаля, запуская в нее крошечные крючочки, закрепляясь. Они никогда ее не отпустят. Однако боль не поглотила ее сознание. Ужас перед тем, что она решилась сделать, исчез. Когда отростки ласкали мочки ее ушей, зарывались в нее, подсоединялись к ее кровотоку, к ее нервам, она… она…

Серебристые пузырьки полетели вверх вокруг нее, поверхность воды, когда видишь ее снизу, стала идущим рябью зеркалом, которое стремительно темнело по мере того, как она погружалась, – а погружалась она быстро, потеряв всю плавучесть, удаляясь от света. От самой вероятности света.

Однажды Дженсен попалось метафорическое описание жизни – поэтический образ птицы, летящей сквозь ночной зимний буран. По чистой случайности птица залетает через окно в хорошо освещенный зал, где идет пир, – в помещение, где царят свет, тепло и музыка, где витают яркие ароматы и душистые курения… но всего на мгновение. Не успев понять, где находится, птица вылетает через другое окно обратно в буран – чтобы больше никогда не увидеть света и не ощутить тепла.

Это… было противоположным ощущением. Жизнь Дженсен – все ее пятьдесят шесть коротких лет – исчезла. Все, что она когда-то видела, каждый смех, услышанный из соседней комнаты, каждая вспышка фотокамеры, каждый раз, когда любовник проводил пальцем вдоль ее спины, каждая улыбка, каждый многозначительный насмешливый взгляд… Темный ветер унес это все прочь – черный ветер, завывавший в пространстве без стен, без границ. Она была такой маленькой, такой незначительной – весь ее опыт, мысли и высшие цели были ничтожны, микроскопически малы. Бессмысленны – просто шум. Как царапины на коже, постепенно белеющие, это все полностью растворилось за один только вздох. Непристойные рисунки на стене «Вандерера». Мерцающий свет на дне угольной шахты, который никто никогда не увидит.

Но она была не одна. Кто-то был рядом с ней – кто-то, кто был намного больше ее. Сильнее, во всем. Разум, огромный, как Луна. Разум с неотменяемым инстинктом, давящей целеустремленностью, невыразимой чистотой, порожденной немыслимыми ограничениями. Она боролась с ним. Пыталась говорить, обратиться к 2I. Хотя бы дать ему понять, что она существует, что она здесь. Он и так это знал. Ему просто было все равно.