Габриэл поставил лампу, бросил заплечную сумку в угол и, отстегнув ножны с клинком, положил на стол. Его спутники проделали тоже в тяжелом молчании: увиденная несправедливость, ранив сердца милосердных созданий, пала на души глубокими незаживающими ранами. Мьямер и вовсе был обижен и сердит. Он не мог простить собратьям того, что они молча презрели унижение одного из них и не бросились на помощь, как того требовали непреложные законы их народа.

Светлые эльфы, обездоленные и потерянные, несчастные и бесприютные, погибали тысячами…

Как много их сородичей еще томилось в цепях и кандалах по подвалам, выгребным ямам, тюрьмам — униженных, сломленных и лишенных гордости. Сколько умирало в муках под пытками или просто на потеху гоблинам, троллям или оркам-степнякам. Весь народ Перворожденных медленно вымирал. Семейные союзы заключались все реже, дети не рождались; многие, связанные брачными клятвами просто не желали рожать, ибо мир полный боли и страданий не мог быть достоин их прекрасных невинных чад. Их становилось все меньше и меньше, в то время, как по древним эльфийским землям растекалась гнусная, темная скверна.

Бросив оружие, Мьямер зло сорвал походный плащ и, расстелив на полу, лег и отвернулся к стене — даже ужинать не стал.

Левеандил и Рамендил молча выложили из мешка лепешки, горсть орехов, несколько яблок, холодное вяленое мясо и половину головки мягкого сыра. Кусок в горло не шел, и трапеза закончилась, толком не начавшись.

Хегельдер сел на стул с прямой спиной и замер, глядя в одну точку. По золотистому лицу советника бегали змейки желтого света. Эллион оперся плечом о стену, медленно сполз на пол и уронил светлую голову на руки. Левеандил и Рамендил, как самые младшие заняли кровати в тишине.

Габриэл встал у окна. Серебристая застежка у горла звякнула, и светлый шерстяной плащ опал к ногам сугробом серебра. По длинным, расшитым искристыми узорами, рукавам, подолу и воротнику эльфийского полукафтанья замигали искорки света. Парень скользнул по стене ногтями — на сердце было погано. Пальцы потянулись к верхней пуговице стоячего воротника. Оттянув его, он поглубже вдохнул, — стало легче.

… По стеклу тарабанил дождь. Тлело трухлявое полено. Бросалась косыми полосами догорающая масляная лампа. Рядом мерно и спокойно дышали эльфы, утомленные трехдневным переходом по хребтам и ущельям Драконовых гор.

Аяс-Ирит накрыла ночь, но город не спал. Из таверны лилась музыка и крики. С улиц, объятых дождем и зарницами багровых фонарей, летели звон клинков, пьяные песни, стоны раненных, конское ржание, топот сапог — ночная жизнь Предгорного города оказалась насыщенней и ужасней торговых будней.