По сей день не могу объяснить почему, но, наблюдая за тем, как он треплется с этой темноглазой брюнеткой в лазурно-синем платье – с тобой, я ловлю себя на том, что ревную. Без всякой на то причины, ни с того ни с сего во мне рождается и крепнет желание ударить его. Что-то в твоей позе, в языке твоего тела предполагает дискомфорт. Ты не улыбаешься, твои руки скрещены на груди, и я убеждаю себя, что разговор тебе не нравится. Не знаю почему, но меня это цепляет. В руке у тебя винный бокал с остатками чего-то красного. «Подойди, поговори с ней, – подталкивает меня один внутренний голос, – выручи ее». «Ты ничего не знаешь об этой женщине, даже ее имени! – вопит другой. – Ты не тот парень».

Я иду к ней по траве, несу полный бокал, и, когда ты поворачиваешь голову и наши глаза встречаются, в груди у меня как будто сгорает какой-то аппарат. Как будто сталкиваются миры. Я подхожу, и ты берешь у меня бокал, словно именно за ним меня и посылала, и улыбаешься с непринужденной фамильярностью, как давнему знакомому. Ты пытаешься представить меня Диллону, но затянутый в джинсы дохляк, смекнув, что он третий лишний, отваливает под каким-то наспех сочиненным предлогом.

Мы остаемся вдвоем. Стоим в тени живой изгороди, и мое сердце колотится как сумасшедшее. «Извини, что вмешался, но мне показалось, что тебя надо спасать», – говорю я. «Хорошее чутье. Он – красавчик, но невыносим», – отвечаешь ты. Я называю себя. Ты говоришь, что тебя зовут Дэниелой.