Стефан не испытал никакой радости. Шла одна жуткая секунда за другой, и он все сильнее убеждался, что Кэлвин Шаркл не был сумасшедшим. Сбитый с толку, запутавшийся, испуганный из-за огромного стресса, вызванного манипуляциями с его сознанием и разрушением блоков памяти, сильно дезориентированный, но не сумасшедший. Роджер Хастервик и все вокруг сочли, что обвинения, заявления и проклятия Шаркла, которые он швырнул в мир через защищенное окно своей возведенной наспех крепости, всего лишь бред умалишенного. Но у отца Вайкезика имелось преимущество: он связывал слова Шаркла с событиями, происходившими в мотеле «Транквилити», — чудесными исцелениями и телекинезом — и спрашивал себя: не кроется ли какая-нибудь истина за требованиями и обвинениями, выкрикнутыми из окна подвала несчастным, перепуганным человеком? Задавая себе этот вопрос, он чувствовал, как волосы на затылке встают дыбом. Его пробрала дрожь.

Понаблюдав за ним, Хастервик сказал:

— Эй, бога ради, не стоит принимать это всерьез. Вы же не думаете, что в его словах была какая-то правда? Да он просто спятил. Взорвал себя, ведь так?

Отец Вайкезик побежал к приходской машине на север по Скотт-авеню.

Еще до того, как Стефан Вайкезик приехал в Эванстон и стал свидетелем трагедии в доме Шаркла, он предполагал, что до конца дня вылетит в Неваду. То, что случилось у Мендосов и у Халбургов, усилило его недоумение и любопытство, и теперь погасить их могло только его участие в делах команды из Элко, которой приходилось несладко.

После того, что он услышал от Хастервика, приезд в Неваду стал насущной необходимостью. Если хотя бы половина из того, что прокричал Шаркл в окно подвала, была правдой, Стефан обязан был полететь туда, чтобы стать свидетелем чуда, и сделать все, что было в его силах, для защиты собравшихся в «Транквилити». Всю свою жизнь он спасал сбившихся с пути священников, возвращал заблудшие души в лоно церкви. На сей раз, возможно, голос призывал его к спасению умственного здоровья и жизней других людей. То, о чем предупреждал Кэлвин Шаркл, угрожало и разуму и телу, не только душе.

Он сел в машину, включил передачу и поехал прочь из Эванстона.

Он решил не возвращаться домой за вещами — времени уже не было, — а поехать прямо в аэропорт О’Хара и сесть на первый же рейс на запад.

«Господи милостивый, — думал он, — что Ты послал нам? Что это — величайший дар, о котором мы могли только мечтать? Или чума, рядом с которой бледнеют казни египетские?»

Отец Вайкезик поднажал на педаль газа и помчался сначала на юг, а потом на запад к аэропорту О’Хара, как… что ж, как летучая мышь из ада.