Он кивнул.

— Вы меня не будили пять лет.

Она поднялась. Военные подались вперед. Она бросила на них свирепый взгляд, они замерли. По жилам у нее вместо крови струилось пламя, вторгалось в легкие вместо воздуха.

В глазах Уцзина появились слезы.

— Прости меня, — сказал он. — Я не хотел рисковать. Рисковать тобой. Каждая капля воска — это день, которого уже не вернешь.

— День, которого нам не вернуть.

— У тебя их меньше, чем почти у всех, — сказал он. — Все эти годы мы пытались тебя спасти. Но так и не выяснили как.

— Надо было спросить, что я думаю.

— Наверное. — Он забрал у нее газету, сложил. — Наверное, но я все не мог решиться.

1933 год.

— Что я пропустила?

— Многое. Японскую оккупацию. С ними явились их монстры. Бюро официальных тайн работало, не покладая рук. Я в последние месяцы почти не сплю.

— Я могу помочь, — вызвалась она. — Я же проснулась.

Он положил газету.

— Речь не об этом.

Не надо было ей слушать. Она не хотела этого слышать.

— Японцы грозят захватить Пекин. Дворцовый музей мы на всякий случай эвакуировали по железной дороге на юг. Это официальная легенда. На деле мы вывозим всю коллекцию Бюро. Следующие несколько лет мы будем полностью заняты войной — предотвращать вспышки и падение городов. Мне отдали приказ, — в этих словах ощущалась горечь, — прекратить все работы по исследованию и внедрению, которые напрямую не связаны с военными нуждами. Я хотел тебя разбудить, сказать тебе об этом. Возможно, нам теперь долго не доведется поговорить.

— Как долго? — Странно, что голос ее прозвучал так ровно. Пламя горящей свечи взметнулось выше. — Еще пять лет? Десять? Ты бросишь меня в этом паршивом ящике, а потом все мои знакомые состарятся и умрут — и все только ради того, чтобы дать мне шанс?

Он поморщился, но глаз не отвел. Она подумала, как бы сама поступила на его месте.

— Сколько бы это ни потребовало времени, — сказал он, — мы не отступимся.