— Самый передовой детектор демонов. Поаккуратнее с ним.

Весила эта штуковина больше, чем Шах ожидала. Она поднесла камень к свету.

— Прижимаешь ко лбу подозреваемой, — продолжал Тянучка. — Если кристалл вспыхивает — значит, она одержима. Тогда нужно ее ликвидировать как можно оперативнее. Если не вспыхивает — все в порядке. Заряд одноразовый, так что не проверяйте. Внутри фаланга святого, а у нас их не так уж и много в запасе.

— Подтвержденных достаточно, — возразил Леденец. — В смысле, вообще-то костяшек прорва, но подлинных не так уж много. Медленно мы клепаем новых святых, нельзя старыми разбрасываться.

Шах нахмурилась.

— А почему я раньше об этом не слышала? Нам бы в поле очень пригодилось.

— Самый передовой прибор, как я уже сказал. — Вот только, сообразила она, это говорил не Леденец. — Экспериментальная технология. Пока — только приближение к серийной модели. У нас тут важное дело, капрал. Мы со своей стороны готовы ко всему. Исполняйте свой долг.

Шах выругалась бы, если бы считала, что это может что-то изменить. Мужчины ждали, им не пришло в головы хотя бы изобразить нетерпение. Видимо, привыкли ждать.

Шах покинула пост.

— Начинаем раньше, — сообщила она своему адъютанту, а потом и бойцам, все еще проверяющим экипировку. — Штурмовая группа заходит по пять человек. Готовьтесь, ребята.

Даже когда у Шах все шло по графику, в последние минуты все равно начиналась суматоха — тем более сейчас, когда всем пришлось ускориться. Немудрено, что в мелькании бойцов и клацаньи оружия она пропустила краткий диалог Леденца и Тянучки, которых оставили одних на командном пункте.

— Фаланга святого. Ну надо же.

— Мне показалось, это звучит внушительнее, чем батарейка и светодиод.

— Удивительно, какие штуки можно сделать по дешевке в наше время.

— 3D-принтеры — замечательные устройства.

— Нужно взять этот фокус на вооружение.

— А то. У него большое будущее.

***

Сориентируемся.

Огромный немигающий глаз с миллиардом зрачков — смотреть в него больно — пронзает душу и скальпелем хирурга врезается в тело, пока ты не почувствуешь себя нагой и досконально изученной, пока не сломаешься, не заплачешь, не выдашь, громко крича, все свои позорные тайны, потому что проще самой рассказать о них во всеуслышание, чем ждать, когда глаз вытянет их из тебя, — можно еще назвать его солнцем, или кожей, подернутой закатной рябью, бесцветной и упругой, и имя этой коже — небо. Да уж, так смешно — обхохочешься, анекдот в тошнотворно-дурном вкусе, потому что все это совсем не хочется называть небом и солнцем, а хочется сыпать проклятиями, орать, хочется плюнуть в этот глаз, запустить пальцы в его голубую склеру и рвать, и рвать, пока не вытечет вся жидкость; и вот, размышляя таким образом, натягивая привычные понятия «небо» и «солнце» на этот ужас, ты почему-то стоишь перед ним на коленях, впуская его в себя и подчиняясь — впрочем, есть ли у тебя выбор?