Выталкиваю себя наружу, говорю разведчикам:

– Так, мужики, надо следы наши любопытным немцам объяснить. Нужду справляйте на входе. И вонючую мину надо на проходе отложить. Немцы народ не любопытный, но дотошный. Обязательно следы проверят. Красим снег в жёлтый. Надписи не оставляем. Даже матерные.

– Ты уверен, что не рванёт?

– Не рванула же? Почему именно сейчас рванёт? Ты её не трогай. Она и не возбудится.

– Я и не собирался. А дозорного где оставим?

– Нигде. Все в подвал спускаемся. Там другого выхода всё одно нет. Если зажмут – не уйти. Рванём соседку и сразу в рай. На перегруппировку.

Киркин передёргивает плечами. Опять протискиваюсь в узкую щель проломленного пола в подвал. За мной бойцы. Сопят в темноте – не видят ничего. Я и то плохо вижу. Прохожу впритык к бомбе, собой перекрываю к ней дорогу, чтобы кто в темноте не «нашарил» её. Слушаю темноту. По чувству присутствия отсчитываю бойцов. Все, пятеро. Шестой!

– Стоять! – шепчу. – Всем мордой в пол! Быстро!

Передёргиваю затвор. Ещё пять щелчков. И ничего. Куда стрелять? Кто лишний?!

– Чё? – горячий шёпот Киркина.

– Вас было пятеро. Сейчас шесть. Один лишний.

Шорох в углу. Отодвигается мешковина, высовываются руки. Мычание.

– Выходи! – говорю в тот угол. – А то завалю!

А сам злой на себя! Ну почему я, спустившись в подвал, «сканировал» на опасность, не «отсканировав» на «присутствие»? Этот паренёк тут и был. От нас прятался. Ребёнок. Мальчик. Если судить по размерам, то дошкольник.

Вылезает. Одну руку упорно прячет.

– Что там у тебя? Показывай, – шепчу.

Удивлённо смотрит прямо на меня. Видит меня? Бывает! Не один я видящий, как кошка. Выпускает из руки топор. Боевитый паренёк.

– Мы – русские, – сообщаю ему.

Всхлипывает. Слёзы. Подхожу, обнимаю. Сначала упирается, но через несколько секунд прижимается, вдавливая всё своё тщедушное тельце в меня.

– Ты давно тут? – спрашиваю, поднимая его голову за подбородок.