Кивает.

– Родители где?

Вырывается, проходит два шага, показывает на взрыхлённую землю.

– Это твой дом? – доходит до меня.

Кивает.

– Блин, как же ты выживаешь тут? – не выдержал я, удивился в голос.

Парень весь сжался, как от испуга, юркой кошкой стал носиться по подвалу, мимо бойцов, с удивлёнными – невидящими глазами, законопачивая лаз входа, что я «вскрыл». Потом показал, что чиркает пальцами по кулаку. Даю ему коробок спичек. Он поджигает лампу-керосинку. Я сразу ослеп. После абсолютной темноты даже такой скудный свет – как ксеноновая лампа дальнего света. Проморгался.

– Ты что, немой? – спрашивает Киркин, протягивая парню плитку галеты.

Мальчишка молча хватает, жадно начинает есть. Проглотив галету, смотрит на нас, выжидая. Видя – продолжения – нет, опять ныряет в свой «шалаш», достаёт кусок запечённой глины, разламывает. Протягивает мне. Сдерживаю тошноту – парень запёк крысу. Выбиваю крысу из его рук, из кармана достаю пачку галет:

– Тебе не придётся это больше есть. Бери. Всё – твоё. Не спеши.

Смотрим, как он жадно ест.

– Зверёныш, – бросает один из бойцов. Шикаем на него.

Киркин показывает бойцу на кострище и сложенные дрова. Парень яро машет руками. Жестами объясняет. С трудом, но поняли – пока не светает и не начнётся пальба – огонь лучше не разводить. Дым. Запах дыма.

– Немцы сюда заходят?

Мотает головой. Показывает на бомбу.

– Ты родился немым?

Мотает головой.

– Когда онемел?

Показывает на бомбу. На холмик в углу. Разводит руками, показывает жестами, как падал дом, как он тащил родителей, плачет.

– Сколько тебе лет?