– А-а, вон моя ласточка.

«Ласточка»! Полуторка, убитая в хлам! Шины – лысые, доски кузова все пробиты пулями и осколками. Вместо стёкол – грязная фанера и смотровые щели в ней. Подкрылков просто нет. Да уж, «ласточка»!

– Мне в кузов?

– Там битком, – махнул рукой «Никулин», – в кабину.

В кабине деревянная лавка, отполированная седалищами самого «Никулина» и его пассажиров. Поехали. Трясёт. Морщусь. Всё тело болит.

– Я – стараюсь, – говорит «Никулин».

– Не надо. Бывает. Пешком всё одно хуже.

Водила пристаёт с вопросами, но у меня не тот настрой, чтобы сказки сказывать. Едем по фронтовым дорогам. Разбитым, забитым хламом и развалинами зданий, битой техникой. Обгоняя или пропуская пехоту или технику, пушки, танки. Одни передислоцировались – туда, другие – оттуда. Обычная ротация войск. Это только на первый взгляд, поверхностный и неосведомлённый, кажется, что это глупо – убрать отсюда полк пехоты и роту танков и заменить на другой полк и роту танков. А смысл есть. Не скажу какой. Военная тайна.

Вот я и на месте. Прощаюсь с «Никулиным», благодарю его, иду по руинам Сталинграда. Встречные подсказывают дорогу.

Дохожу до прошлых наших позиций. Теперь тут тыл. Связисты-радисты возятся. Дрова колют. Машут мне рукой – туда. Это я дорогу спросил.

– Только пригнись. Дальше – стреляют.

Иду ходами сообщения. Правда – стреляют. И даже мины кидают.

Рота. Вся рота в одном доме. В остатках дома. Одно крыло – три этажа. Другое крыло – четыре этажа. Перекрытия частично – на первом и втором этажах. Остальное – просто зубы красного кирпича. От роты – три дюжины человек. Вместе с ротным, политруком, старшиной и санинструктором – бабёнкой с похотливым блеском в глазах.

– Явился? – спросил равнодушно ротный.

– Явился. Готов… и всё такое. Жду приказаний, указаний. В разведку больше не пойду.

– Куда ты, на хрен, денешься? Ты у меня вот где! – ротный мне показывает кулак. – Будешь делать, что скажу. Ромашку мне тут устроил – буду – не буду! Иди. Там тебя твой зверёныш ждёт.

– Маугли?

– Как? Странное имя. Пусть Маугли. Припёрся – не выгонишь. Кормим, не звери же мы. Почему сюда пришёл?

– Наши старые позиции ему показывал. Язык до Киева доведёт.

– А-а! Иди, уж. Опять от тебя голова начала болеть. Какой язык? Молчит, зверёныш, как рыба об лёд. «Язык»! – передразнил он, махнув на меня рукой.