— Подумаю, что вы хотите вылезти на крышу. Пожалуйста, решайте скорее, поторопитесь: я не хотел бы выставить себя на всеобщее обозрение без парика, когда все соберутся на террасе любоваться фейерверком. Того и гляди меня еще заметит его величество.

Она собралась с духом и призвала на помощь все свое самообладание.

— Хорошо, только расшнуруйте мой корсет.

Она сняла корсаж амазонки, туфли и чулки и повернулась спиной к окну. Граф Люсьен расшнуровал ее корсет деликатными и уверенными движениями.

Босая, в одной рубашке, она встала лицом к окну и к сумеркам.

— Выходите, — ободрил ее граф Люсьен, — не бойтесь.

Опираясь на его руку, она выбралась к нему на карниз и тотчас судорожно схватилась за статую лютниста, цепляясь за плечо каменного музыканта. Ее никто не принял бы за одну из статуй, уж слишком много было на ней одежд.

Граф Люсьен вскарабкался по стене, показывая ей старые, испытанные уступы, на которые можно было поставить ногу, впадины, за которые можно было держаться. Добравшись до гребня крыши, он протянул ей руку.

Снизу донеслись голоса. Придворные высыпали из дворца на террасу. Мари-Жозеф попыталась укрыться за музыкантом.

— Скорей!

Она скользнула следом за ним, полускрытая от любопытных глаз статуей, и стала взбираться наверх. Одно пьянящее мгновение, и вот она уже перебралась через гребень и сидит на пологой крыше.

— Вы правы, граф Люсьен, — сказала она. — Отсюда действительно открывается лучший вид. Только бы не узнал его величество!

Она натянула рубашку на колени и обхватила их руками. За день черепицу нагрело солнце.

— Уверяю вас, его величество в юности провел немало времени на крышах.

— Что он здесь делал?

— Навещал своих возлюбленных и горничных.

Мари-Жозеф удивленно взглянула на него.

— Не бойтесь, я не стану вас соблазнять, мадемуазель де ла Круа. Сидеть на крыше можно, а вот заниматься любовью — едва ли, для этого нужна постель. Я же говорил вам…

— …Что вы не испытываете ко мне никаких чувств. Я вполне доверяю вам, сударь.

— …что привык окружать себя всевозможными удобствами.