— У вас есть кальвадос?

— Я оставил фляжку в кармане жюстокора.

— Какая жалость! — вздохнула Мари-Жозеф.

— Бывают случаи, когда я порекомендовал бы трезвость.

— Какие же, например?

— Когда вылезаете на крышу дворца.

Она рассмеялась, но одновременно почувствовала желание расплакаться.

— И возможно, лучше быть трезвым, когда выходите из себя. Мне жаль, что мы с братом так рассердили вас сегодня, — сказала она. — Но… вы были очень резки с Ивом.

— Он заговорил со мной как со слугой! И чего же он ожидал? Чего же вы ожидали? Как я должен был ему ответить? Мадемуазель де ла Круа, вы даже не представляете себе, насколько я могу быть резок. Если вам посчастливится, вы никогда больше не увидите, как я выхожу из себя — когда я трезв.

— Мне так жаль, что мы оскорбили вас.

— Это он оскорбил меня. А вы всего лишь потребовали у меня невозможного.

— И это вас не обидело?

— То, что меня приняли за чудотворца?

Граф Люсьен улыбнулся, и Мари-Жозеф поняла, что прощена.

— А вы простите Шерзад за то, что она причинила вам боль?

Едва у нее вырвались эти слова, как она пожалела, что произнесла их, но было уже поздно. Она попыталась как-то смягчить неприятное впечатление:

— Я знаю, что она не хотела…

Граф Люсьен резко обернулся к ней, жестом приказывая ей замолчать.

— Выслушав ее историю, я кое-что осознал. Полагаю, это и входило в ее намерения. Однако поверьте, это не играет роли.

— Важно лишь мнение его величества.