— …шпалеру нашей гобеленовой мануфактуры, равной коей нет в мире.

На трех следующих повозках искрилось, сверкало и мелодично позванивало трио хрустальных канделябров, которые король преподнес царице Нубии.

— Пусть они освещают ваш дворец… Впрочем, ваша красота затмит их сияние…

Дар персидскому шаху занимал целых десять повозок: на каждой из них покоилось несколько зеркал в причудливых барочных рамах.

— Зеркала для вашего гарема, изготовленные на Сен-Гобенской мануфактуре, лучшие, прозрачнейшие в мире. А нашим союзникам из Новой Франции…

Дар вождям гуронов поместился всего на одной повозке, однако ценою превосходил все остальные. Два манекена, судя по перьям в париках призванные представлять американских дикарей, были облачены в костюмы белого бархата, с подходящими шляпами, перчатками и башмаками, сплошь усеянные бриллиантами.

— …костюмы, выполненные согласно нашим предписаниям.

Наконец его величество обратился к папе Иннокентию:

— А нашему кузену, папе римскому…

К трибуне подъехали две повозки. За пологом узорного шелка пронзительно вскрикнуло какое-то существо.

— …экзотические животные…

Люсьен внезапно преисполнился надежды. Он не пожелал бы ни одному созданию, тем более русалке, оказаться в руках папских инквизиторов. Гуманнее было бы сразу отдать ее месье Бурсену, пусть зарежет ее и приготовит что хочет, но папская темница давала хотя бы призрачный шанс, отсрочку смертного приговора.

— …одного дикаря…

Лакеи раздвинули полог. В первой повозке на прутья клетки с пронзительным криком бросился бабуин. Оскалившись, он принялся трясти решетку, а потом, просунув зад между прутьями, обильно испражнился на глазах у всех.

— …двух змей, дабы они напоминали нам о райском саде, о древе познания добра и зла и о наших грехах…

В клетке сплетались две гигантские анаконды, пригибая к земле ветви апельсинового деревца.

— …и трех великолепных скакунов, дабы они несли слово Матери нашей, Святой Церкви.

К трибуне подскакали трое августейших внуков, они спешились, подвели к подножию трибуны своих чубарых коней и преклонили колени перед его святейшеством. Герцог Бургундский и герцог Анжуйский выполнили свой долг стоически, но герцог Беррийский не выдержал и, когда папский швейцарский гвардеец взялся за удила его пони, зарыдал.

Разочарование Иннокентия, видимо, было еще горше, чем разочарование Люсьена, однако Люсьену приходилось скрывать свои чувства.

— Благословляю вас, дети мои, — сказал Иннокентий принцам. Мрачно, словно читая заупокойную службу, он произнес: — Кузен, я буду молиться… о вашей душе.