Григорий откинул полог и прошел в дальний угол палатки, за ширму.

– Чего тебе? – буркнул Евсей. Затвор не слушался дрожащих пальцев и никак не хотел становиться на место.

Григорий опустил два керамических цилиндрика на трехногий табурет, служивший Евсею столом.

– Гильзы принес.

– Ну и как они? – не отвлекаясь от борьбы с оружием, спросил Евсей. – Годные еще?

Григорий пожал плечами:

– Да вроде ничего. Сам посмотри.

Пока Евсей придирчиво разглядывал в свете спиртовки желтую керамику, Григорий успел втихаря дособрать пистолет, сложить в подсумок силикон и ершик, достать сигарету и закурить. Мысли потекли плавно, медленно, словно вплетаясь в табачный дым.

После заката Евсей всегда уходил в свой угол и не появлялся до утра. Изредка, по большим праздникам или накануне серьезных дел, он порой выходил к костру – выпить с братцами, поговорить, но в последнее время такое случалось совсем редко. Мало кто знал почему. Григорий знал. Евсею становилось хуже. Батя, конечно, держался, виду не показывал, но Григорий уже четыре года петлял с Евсеем в Подколпачье и признаки обострения видел не раз: страшный тремор, хрипота, мокрый, накатывающий волнами кашель. Ну и конечно, язвы: старые и новые, истекали сукровицей, заставляли Евсея сжимать до хруста зубы и спать сидя.

Когда в Подколпачье у Евсея начался первый приступ, тугой на ухо Петр узнал о нем по запаху пропитанной гидрокортизоном марли, стоявшему в палатке, и успел морально подготовиться. Григорию повезло меньше. Его чуть удар не хватил при виде не то ожившей мумии в солнечных очках, не то человека-невидимки из старого фильма, выплывшего навстречу из темноты командирского закутка.

Григорий смотрел на обмотанного бинтами Евсея и думал о том, что в любом другом месте организм ветерана-чернобыльца, разрушенный лучевой болезнью, уже должен был сдаться, исчерпать ресурс и выдавить дух из тела. В любом другом месте, но не в Подколпачье. Здесь дух отчего-то запретил плоти подчиняться законам мироздания.

– Да, годные еще, – пробормотал Евсей и замолчал.

За армейским брезентом слышалось пощелкивание дерева в костре, приглушенный говор. К нему время от времени подмешивалось бульканье и звон стекла – братцы, как они это называли меж собой, «заготавливали тару». Судя по тому, что слово взял обычно молчаливый и тихий, но в подпитии беспредельно словоохотливый Юрок, к завтрашнему штурму бойцы готовились основательно:

– Вот посудите сами, братцы, – густой бас точно рисовал его внешность: окладистая борода, кустистые брови, барабанный живот, – отчего нас всегда должно быть тринадцать? За так, думаете?