Я выучила имена и биографии всех великих правителей, от Тибра Иверийского до Лауны и Мирасполя. Магистр Айро не требовал такой доскональности, но мне необходимо было загрузить себя информацией. Я прочла все сказки и баллады, включая «Анну и Ханза», не вовлекаясь в сюжет и почти не запоминая имён. К концу весны даже приступила к зубрёжке заклинаний Девейны, которыми никогда не планировала пользоваться — просто чтобы снова не погружаться в сомнения.

На удивление, постоянная занятость прекрасно помогала. Занятия настолько утомляли меня, что к ночи я падала на постель и засыпала без снов. Свободные часы проводила в комнате, равнодушно уставившись в стену возле своей кровати. Я была свободна, но не более, чем в том в каземате, в котором лежала почти полгода назад. О Джере я почти не думала. И он обо мне — тоже.

После случая с третьекурсником магистра Фаренсиса временно отстранили и вызвали в Лангсорд, поэтому занятия факультета Омена вёл Джермонд. Магией огня он не обладал, но хотя бы заполнял уроки старшекурсников тренировками сражений и поединками. Надалия Аддисад поддерживала магистра Фаренсиса, как могла, поэтому нарочно не искала ему замену. Из-за большой загруженности второго боевого магистра занятия по тактике и практике самозащиты для первокурсников отменили. Порой мне по несколько недель не удавалось столкнуться со своим ментором, чему я была несказанно рада.

К нашему гроту на Сомнидракотуле мы не ходили больше ни разу.

Джер был слишком занят, а я не проявляла инициативу, как раньше. Иногда я тайком рассматривала его, когда случайно видела в стенах академии или у бестиатриума. Но от этого в моём сердце снова начинал зарождаться огонёк, который я так старательно уничтожала всё это время. Я тоже была мухой в киселе, застывшей в липкости кроуницкого тумана и затяжных холодов.

Тепло пришло резко, почти одним днём. Пьянящий аромат маральника ворвался с ласковым солнцем, спустился со склонов вместе с туманами. Лиловые кусты горной вишни в этом году зацвели поздно, словно хотели подольше поспать под снежным одеялом. Но природа была беспощадна, как песня Сирены, что каждое утро поднимала меня с постели.

Пелена белого морока развеялась, сдаваясь под натиском тёплого весеннего света. Горные склоны и пролески усеяли сиренево-розовые пахучие всполохи, впервые за полгода радуя меня приподнятым настроением. Зеленеющие пики Галиофских утёсов, что были видны из окна столовой, оставили лишь лёгкую дымку, насквозь пронзаемую косыми солнечными лучами.

Статую Семи Богов наконец отмыли от весенней грязи и птичьего помёта, и она тоже зазеленела выступающей патиной.